что именно его-то и не велено принимать. Это озадачило нашего героя. Он отправился в ту же минуту к председателю палаты, к полицмейстеру, к виц-губернатору, к сему, к другому, но все приняли его так странно, такой принужденный, такой непонятный вели разговор, так смутились и потерялись и такую понесли бестолковщину, что герой наш тоже с своей стороны чуть не потерял голову. Он попробовал еще зайти кое к кому, чтобы узнать по крайней мере причину этого, но не добрался никакого толка. Без цели бродил он по городу и в сумерки возвратился домой. От скуки или просто с горя, он приказал подать себе чаю, хотя знал, что чай в трактирах запахом бывает несколько похож на табак. В задумчивости и в каком-то бессмысленном размышлении о странности положения своего, стал он разливать чай: хлебнул и чихнул вместе, потому что чай был чистейший табак. Вдруг в это время дверь его отворилась, и предстал Ноздрев, уж никак неожиданным образом.
“Здравствуй, брат, Чичиков”, вскрикнул он: “а я, признаюсь, не думал тебя застать. Проходя дорогою, думаю себе: дай-ка зайду навестить приятеля; смотрю: в окошках огонь… Ну, здравствуй, душа, как поживаешь?”
Чичиков отвечал на это довольно сухо и показал ясно, что вовсе не обрадовался его приходу. Но Ноздрев подобных обстоятельств никогда не примечал. [Но, впрочем, Ноздрев никогда этого не замечал. ]
“Да что ты, право, так отдалился от всех”, говорил Ноздрев: “нигде не бываешь. Конечно, я знаю, ты занят иногда учеными предметами, любишь читать…” Уж почему Ноздрев заключил, что герой наш занимается учеными предметами и охотник почитать, этого, признаемся, мы никак не можем сказать, а Чичиков и того еще менее. “Ах, брат Чичиков, т. е. если б ты только видел… вот уж, точно, можно сказать, была бы пища твоему сатирическому уму”. Почему у Чичикова сатирический ум, это для нас тоже совершенно непонятно. “Вообрази, брат, у купца Лихачева мы играли в горку. [Вообрази, брат, были мы у купца Лихачева, дули в горку. ] Карты, если бы ты увидел — просто блины; только, как говорит Кувшинников, шлепать ими крепостных людей по щекам. Ты себе не можешь представить, какая была умора. Перепендев, который был со мною: Вот, говорит, если б теперь Чичиков! уж вот бы ему точно…” Между тем Чичиков от роду не знал никакого Перепендева. “А ведь признайся, брат, ведь ты тогда, право, преподло поступил со мною, помнишь, в шашки. Ведь я было выиграл… Ну, да ведь я, чорт меня знает, не могу никак долго сердиться. Намедни с председателем… Ах да, ведь я тебе должен сказать, что в городе все против тебя. Они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки; пристали ко мне, да я за тебя горой, наговорил им, что вместе с тобой учился в школе и отца твоего знал, словом, чорт знает, чего наговорил[“и отца ~ наговорил” вписано. ] и, сказать правду, пульку-таки им слил порядочную”.
“Я? делаю фальшивые бумажки!” вскрикнул Чичиков и вскочил со стула.
“Зачем ты, однако же, так напугал их?” продолжал Ноздрев: “Ведь они, чорт их знает, с ума сошли от страху. Уж думали было, что ты[Вместо “Уж думали ~ ты”: Ведь они чорт знает чего не передумали. Уж и Дальше осталось не согласованным. ] разбойником тебя и шпионом… А прокурор от страха умер, завтра будет погребение. Они ведь, если сказать правду, сильно боятся нового генерал-губернатора, чтобы за тебя им не досталось от него. А я насчет нового генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то ничего не сделает с дворянством, решительно ничего. Дворянство требует ласкового обхождения и удовольствий. Конечно, можно запрятаться к себе в кабинет и не дать ни одного бала, да ведь этим любви не заслужишь. А ведь ты, однако ж, Чичиков, рискованное дело затеял увезти губернаторскую дочку. Я ждал этого, ей-богу ждал. [“Я ждал этого, ей-богу ждал” вписано. ] Я, признаюсь, в первый раз, как увидал вас на бале — ну, думаю себе, Чичиков недаром… Послушай, брат, [Вместо “Послушай, брат”: Я, брат, именно] признаюсь, с тем к тебе пришел, я готов, чтоб тебе доказать дружбу… Уж так и быть венца тебе подержу, и коляска моя будет готова и переменные лошади, только с уговором: ты должен мне дать взаймы[доказать дружбу… и коляска моя будет готова; я уж подержу тебе венца, только ты дай мне теперь взаймы] две тысячи денег. Нужны, брат, вот хоть зарежь”.
В продолжении всей болтовни Ноздрева Чичиков не знал, на яву ли или во сне он всё это слышит. Делатель фальшивых ассигнаций, увоз губернаторской дочки, смерть прокурора, которой причиною будто бы был он, приезд генерал-губернатора — всё это привело его в испуг не малый. Ну, уж коли пошло на это, думал он сам в себе, так нечего здесь долее мешкать, нужно отсюда убираться поскорее.
Сбывши кое-как с рук Ноздрева, он призвал к себе Селифана и велел ему быть готовым на заре, с тем, что[готовым на заре, что] завтра в шесть часов утра непременно выехать[непременно нужно выехать] из города и чтобы с вечера всё, что нужно, было приготовлено: бричка подмазана и пр. и пр. Селифан произнес: “Слушаю, Павел Иванович”, и остановился, однако же, на несколько времени у дверей, не двигаясь с места. Чичиков тут же велел Петрушке выдвинуть из-под кровати чемодан, покрывшийся уже порядочною пылью, и вместе с ним принялся укладывать без большого разбора: чулки, рубашки, белье даже не мытое, платяные щетки, сапожные колодки, календарь. Всё это укладывалось как попало, потому что он положил непременно быть готовым с вечера, чтобы завтра не могло быть никакой задержки. Селифан, постоявши минуты две у дверей, вышел, наконец, чрезвычайно медленно, медленно, как только можно себе вообразить, медленно спускался он с лестницы, [чрезвычайно медленно и до такой степени медленно, как только можно себе вообразить, спускался с лестницы] отпечатывая своими толстыми сапогами мокрые следы по сходившим вниз избитым ступеням и почесывая долго рукою у себя в затылке. Что означало это почесывание? и что вообще оно значит? Досада ли на то, что вот не удалась[что вот не выйдет] задуманная на завтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где- нибудь в царевом кабаке. Или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стояние у ворот и политичное держание за белы ручки, когда нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ или, просто, жаль оставлять отогретое уже место на людской кухне под тулупом, близ печи, да щей с городским мягким пирогом, с тем, чтобы вновь тащиться под дождь и слякоть и всякую дорожную невзгоду. Бог весть, не угадаешь. Многое разное значит у русского народа почесывание в затылке. [На отдельном листе, вклеенном в ПБЛ3, набросок рукой Гоголя: Герой [тут] наш тут выдвинул чемодан, покрывшийся уже [немалою] порядочною пылью и начал укладываться спешно: чулки, рубашки, белье, даже не мытое, платяные щетки, сапожные колодки, календарь, всё укладывал, как попало, потому что он [положил] решился [чтобы с вечеру] быть готовым [и не было] с вечера, чтобы завтра не могло быть никакой задержки. Селифан, постоявши у порога минуту, [вышел мед<ленно>] отворил чрезвычайно [медле<нно>] лениво дверь и медленно, медленно, как только можно вообразить себе медленно, спускался с лестницы, [едва переступая как-то нерешительно по сходившим] чуть опустя <?> и напечатлев с большими [расстановками] толстыми своими сапогами мокрые следы по сходившим протертым ступеням и почесывая рукою долго в затылке. Что означало это почесывание, да и что означает это почесывание? Досада ли на то, что [может быть] вот не выйдет [условленный где-нибудь] задуманная на завтра сходка его с своим собратом в неприглядном тулупе [с кушаком] опоясанном кушаком где-нибудь в царевом кабаке. Или уж завелась какая зазнобушка сердца в новом месте и жаль сильно оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки в то время, когда нахлобучиваются на город сумерки, и 18 семнадцатилетний [так в подлиннике] детина в красной рубахе бренчит на балалайке пред дворовой челядью и плетет [деловые] тихие речи разночинной отработавший народ. Или просто жаль. оставлять отогретые уже места под тулупом близ печи на людской кухне, щей с белым <?> городским сдобным пирогом, с тем, чтобы вновь под дождь и слякоть и всякую дорожную невзгоду. [Как сдается] Бог весть, не угадаешь; многое разное значит у русского народа почесыванье в затылке. ]
ГЛАВА XI
