“Заложено”, сказал на это сам батюшка, снова очутившийся в гостиной: “заложено”.

Чичикову осталось сделать то же самое движенье губами, которое делает [а. Как в тексте; б. сделать губами то же самое движение, которое производит] человек, как дело идет на нуль и оканчивает ничем.

“Зачем же вы заложили?” спросил он.

“Да так. Все пошли закладывать, так зачем же отставать от других? Говорят, выгодно. Притом же всё жил здесь, дай-ка еще попробую прожить в Москве”.

“Дурак, дурак!” думал Чичиков: “промотает всё, да и детей сделает мотишками. Оставался бы себе, кулебяка, в деревне”.

“А ведь я знаю, что вы думаете”, сказал Петух.

“Что?” спросил Чичиков, смутившись.

“Вы думаете: дурак, дурак этот Петух, зазвал обедать, а обеда до сих пор нет. Будет готов, почтеннейший. Не успеет стриженая девка косы заплесть, как он поспеет”.

“Батюшка! Платон Михалыч едет!” сказал Алексаша, глядя в окно.

“Верхом на гнедой лошади”, подхватил Николаша, нагибаясь к окну. “Ты думаешь, Алексаша, наш чагравый хуже его?”

“Хуже не хуже, но выступка не такая”.

Между ними завязался спор о гнедом и чагравом. Между тем вошел в комнату красавец — [высокого] стройного роста, светлорусые блестящие кудри и темные глаза. Гремя медным ошейником, мордатый пес, собака-страшилище, вошел во след за ним.

“Обедали?” спросил Петр Петрович Петух.

“Обедал”, сказал гость.

“Что ж, вы смеяться что ли надо мной приехали?” сказал сердясь Петух. “Что мне в вас после обеда?”

“Впрочем, Петр Петрович”, сказал гость, усмехнувшись: “могу вас утешить тем, что ничего не ел за обедом: совсем нет аппетита”.

“А каков был улов, если б вы видели. Какой осетрище пожаловал. Карасей и не считали”.

“Даже завидно вас слушать”, сказал гость. “Научите меня быть так же веселым, как вы”.

“Да от<чего> же скучать? помилуйте!” сказал хозяин.

“Как отчего скучать? оттого, что скучно”.

“Мало едите, вот и всё. Попробуйте-ка хорошенько пообедать. Ведь это в последнее время выдумали скуку. Прежде никто не скучал”.

“Да полно хвастать! Будто уж вы никогда не скучали?”

“Никогда! Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься, ведь нужно пить чай, а тут ведь приказчик, а тут и на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, а тут и ужин, а после пришел повар, заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?”

Во всё время разговора Чичиков рассматривал гостя.

Платон Михалыч Платонов был Ахиллес и Парис вместе: стройное сложенье, картинный рост, свежесть — всё было собрано в нем. Приятная усмешка, с легким выраженьем иронии, как бы еще усиливала его красоту. Но, несмотря на всё это, было в нем что<-то> неоживленное и сонное. Страсти, печали и потрясения не навели морщины [не прорезали морщины] на девственное, свежее его лицо, но с тем вместе и не оживили его.

“Признаюсь, я тоже”, произнес Чичиков: “не могу понять, если позволите — так заметить, не могу понять, как при такой наружности, как ваша, скучать. Конечно, могут быть причины другие: недостача денег, притесненья от каких-нибудь злоумышленников, как есть иногда такие, которые готовы покусить<ся> даже на самую жизнь”.

“В том-то <и дело>, что ничего этого нет”, сказал Платонов. “Поверите ли, что иной раз я бы хотел, чтобы это было, чтобы была какая-нибудь тревога и волненье. Ну, хоть бы просто рассердил меня кто-нибудь. Но нет. Скучно, да и только. Вот и всё”.

“Не понимаю. Но, может быть, именье у вас недостаточное, малое количество душ?”

“Ничуть, у нас с братом земли на десять [на 1000 тысяч] тысяч десятин и при них тысяча душ крестьян”.

“И при этом скучать! Непонятно. Но, может быть, именья в беспорядке? Были неурожаи, много людей вымерло?”

“Напротив, всё в [Далее начато: отлич<ном>] наилучшем порядке, и брат мой отличнейший хозяин”.

“Не понимаю”, сказал Чичиков и пожал плечами.

“А вот мы скуку сейчас прогоним”, сказал хозяин. “Бежи, Алексаша, проворней на кухню и скажи повару, чтобы поскорей прислал нам растегайчиков. Да где ж ротозей Емельян и вор Антошка? Зачем не дают закуски?”

Но дверь растворилась. Ротозей Емельян и вор Антошка явились с салфетками, накрыли стол, поставили поднос с шестью графинами разноцветных настоек. Скоро вокруг подносов и графинов [Далее начато: образ<овалось>] обстановилось ожерелье тарелок — икра, сыры, соленые грузди, опенки, да новые приносы из кухни чего-то в закрытых тарелках, [Далее начато: чтоб] сквозь которые слышно было ворчавшее масло. Ротозей Емельян и вор Антошка был народ хороший и расторопный. Названья эти хозяин давал только потому, что без прозвищ всё как-то выходило пресно, а он пресного не любил. [Вместо

Вы читаете Мертвые души
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату