— Пусть Хадсон принесет нам еще шампанского...

— Доктор Ватсон! Пожалейте миссис Хадсон. Достаньте бутылку сами...

— Холмс, пальните, — продолжал настаивать я. — Понимаете... после Афганистана я полюбил запах порохового дыма...

— О! Понимаю... Но Ватсон, полночь уже минула.

— Ну и что?

— Истек срок нашего с Хадсон пари. Она не обязана сносить мои прихоти. Увы... увы...

Я понял, что шампанского мне не дождаться. А Холмс горестно продолжил:

— Увы... увы... О, женщины...

Перед лицом надвигающейся катастрофы я мог позволить себе быть бестактным:

— Холмс, мы скоро погибнем... ответьте же мне, вашему преданному другу и биографу. Почему вы не женаты?

Шерлок помолчал. Потом взмахнул рукой, уронив при этом пустую бутылку и тихо сказал:

— Что ж, теперь я могу признаться. Правда такова... ох, Ватсон. Итак, когда мы с моим братом Майкрофтом были еще детьми, произошло событие, повлиявшее на всю нашу жизнь...

Я весь превратился в большое оттопыренное ухо. Узнать напоследок одну из тайных черт моего друга — что может быть более достойным завершением жизни? Но Холмс не успел докончить...

— Че, не ждали? — резанул знакомый голос... и из распахнувшегося гардероба высунулся Смолянин. За ним жизнеутверждающе поблескивала лысина Кубатая.

— Бог мой! — Шерлок вскочил, с трудом удерживая равновесие, и бросился к потомкам. — Кащей повержен? Мир спасен?!!

— Хрен там, — вздохнул Смолянин, выпутываясь из разнообразных одежд Шерлока, висевших в гардеробе. Чего там только не было — от немецкого мундира до дамского бального платья, и все это сейчас обвивало голые ноги переводчика, стесняя его передвижение. — Эта падла всех нас победила! Костю... ох, не хочу вспоминать. Сфинксов и нас в настоящую реальность выкинул...

— Но мы еще не сдаемся! — жизнерадостно заявил Кубатай. — Мы еще побрыкаемся! Для начала мы решили вновь объединиться с вами. Ватсон, у вас найдется глоток виски?

— Генерал, вы же не пьете! — ужаснулся Смолянин.

— Отставить! — сверкнул глазами Кубатай, и после неизбежной суматохи мы расположились у столика. Потомки выпили, и Кубатай, откашлявшись, сказал:

— Произошло следующее...

И начал с того, что случилось с бедным Костей. Холмс схватился за голову, подлил себе из бутылки и мрачно повторил:

— В муху... — И тут же вскричал: — Муха! Ватсон!

Я тоже вспомнил про свой недавний удар, вскочил, и в ужасе осмотрел пол. Хладный мушиный трупик лежал совсем рядом. Я бережно положил его на ладонь, поднес к свету. Все сгрудились вокруг.

— Неужели? — простонал Смолянин. — Костя! Чувачок!

Муха лежала на спинке, безвольно обмякнув в моей ладони. Тонкие ножки трогательно обвисли. Какая-то неземная печаль и смирение читались в ее позе. Тощенькое тельце казалось невесомым. А ведь как славно она еще недавно жужжала надо мной... О Боже! На мгновение мне показалось, что мушиные ножки дрогнули... Увы. Это невольная слеза исказила зрение.

— Убийца! — мрачно глядя на меня произнес Кубатай. — Ребенка... Газетой... Можно сказать — на взлете!

— Я не хотел! — простонал я, заливаясь слезами раскаяния и подумывая, не упасть ли в обморок. — Я не знал!

— Маньяк... — процедил Смолянин. — Он был такой веселый, вежливый мальчик! Русский язык знал!

— Похоронить бы надо... как положено... — пробормотал Холмс, озираясь. — Где тут горшок с геранью? Или в сад выйдем?

Кубатай всхлипнул. Достал платок, промакнул глаза... и неожиданно спросил:

— Слушайте, а вдруг это другая муха? Обычная?

Мы задумались. Я временно прекратил плакать, отставил мысли об обмороке и стал разглядывать муху попристальнее.

— Глаза, вроде, не такие, — заявил Мак-Смоллет. — А вот выражение лица — Костино!

— Холмс, у вас есть микроскоп? — поинтересовался Кубатай.

— Конечно! — слегка обиделся мой друг.

— Дайте-ка мне жертву, Ватсон.

...Кубатай долго разглядывал муху под микроскопом, подкручивал винты, наводил свет. Потом вздохнул и поднял голову:

— Поздравляю вас, джентльмены. Это не Костя!

— Почему? — заливаясь слезами радости вопросил я.

— Девочка... — смущенно глядя на предметное стеклышко ответил генерал. — Смолянин, уберите тело!

Переводчик аккуратно взял муху за крылышко, спросил:

— Похоронить?

Мы презрительно отвернулись, а Кубатай посоветовал:

— Кремировать, — и указал на камин.

Обрадованные исходом дела, мы налили себе еще виски и выпили.

— Как же искать муху? — продолжал убиваться Кубатай. — А? Холмс?

— Никак, — грустно ответил мой друг. — Только один путь возможен — если муха сама найдет нас! Костя — ребенок способный. Положимся на него. И... и будем ждать чуда.

Вообще-то, оказывается, мухой быть не так уж плохо. Помню книжку «Баранкин, будь человеком», там пацан то в муравья превращается, то в воробья, и везде его разные сложности и опасности подстерегают. У муравьев, там вообще, вкалывать надо в поте лица... Ничего подобного! Когда я стал мухой, никаких сложностей не было. Летишь себе по небу, жужжишь. Есть захотел, спустился, а там ВСЕ СЪЕДОБНОЕ. (Есть, кстати, хотелось почти все время, видно мухи — существа очень прожорливые.) Воробьи — тупые, уйти от них — делать нечего. А если на какой-нибудь базарчик залетишь, то там вообще класс: мух не бьют, только отмахиваются, а птицы подлетать боятся.

А знаете, как муха видит, какие краски?! Если б муха человеком обернулась, она бы, наверное, художником стала. А запахи какие муха чувствует! А вкусы!

Короче, не жизнь, малина. Если бы только не человеческий разум, который все пилит и пилит: «И что, вот так — мухой — ты всю жизнь прожить и собираешься? А она, между прочим, не такая уж длинная: зима нагрянет, и хана...» Мои насекомые инстинкты пытались сопротивляться, мол, не ДОЛГО жить главное, а КРАСИВО. Мол, вот отложу личинок, и жизнь моя в них продолжится... Но тут же вскипал ЧЕЛОВЕК: «Личинок?! Да ты сам-то соображаешь, о чем думаешь?! Личинок...»

Человек, само-собой, победил, и я принялся обдумывать пути обратного превращения. Да к тому же ведь чертов Кащей не только в муху меня превратил, но еще и в мир Шерлока Холмса загнал. В этом я без труда убедился: кэбы, клубы, полисмены, джентельмены... Вот и решил я прежде всего найти великого сыщика и связаться с ним.

Я все это так рассказываю, как будто ничуть не унывал. На самом-то деле время от времени я впадал в форменное отчаяние. Особенно ночью. Англия, она и в Африке Англия. Когда под утро на Лондон падает туман, мухам приходится туго. В первую ночь я спасся в газовом фонаре, в сквере. Там было сухо и тепло. Но отражатель в нем был скользкий и покатый, а я еще не научился спать, удерживаясь присосками на