— Я не психолог, — самым холодным тоном ответил я, испортив задуманный эффект тем, что неверно произнес слово «psicologo» и меня пришлось поправлять.

Капитан, прищурившись, уставился на меня, затем обернулся к Миньини, всем видом показывая, что не позволит себя дурачить.

— Я заметил в записи еще кое-что, — проверещал он. — Очень странно, что он смеется именно в этот момент. С точки зрения психологии это ненормально. Совершенно ненормально.

Помнится, в этот момент я взглянул на Миньини и встретил его взгляд. Его лицо пылало презрением — и триумфом. И я вдруг понял, в чем дело: он ожидал, что я солгу, и вот я оправдал его ожидания. Он окончательно убедился в моей виновности.

И что из этого?

Я, заикаясь, спросил, не думают ли они, что мы совершили на той вилле что-либо преступное.

Миньини выпрямился на стуле и с нотой триумфа в голосе провозгласил:

— Да.

— Что же?

Он загрохотал:

— Вы со Специ подложили или намеревались подложить пистолет или другую фальшивую улику в попытке обвинить невиновного человека в преступлениях Флорентийского Монстра и отвлечь подозрения от самого Специ. Вот что вы делали! Эти слова: «Мы все сделали!» — вот что они означали. А потом вы попытались вызвать полицию. Но мы заранее предупредили их — и они не стали связываться с подложными свидетельствами.

Я прирос к полу. Мне удалось промямлить, что это — всего лишь теория, но Миньини оборвал меня, сказав:

— Это не теория. Это факты. И вы, доктор Престон, знаете об этом деле куда больше, чем говорите. Сознаете ли вы чрезвычайную серьезность, глубокую преступность ваших действий? Вам отлично известно, что Специ находится под следствием по делу убийства Нардуччи, и, думается мне, вы и об этом немало знаете. Следовательно, вы соучастник. Да, доктор Престон, я слышал это в вашем голосе, в записанном разговоре, я слышал ваш понимающий тон и уверен, что вы в курсе всего происходящего. Теперь прослушайте еще раз.

Наверно, в десятый раз он нажал кнопку. В его голосе звучало едва сдерживаемое возбуждение.

— Послушайте свой голос.

И он в десятый раз прокрутил запись.

— Возможно, вас втянули обманом, — продолжал он, — но я так не думаю. Вы знали. А теперь, доктор Престон, у вас есть шанс — последний шанс — рассказать нам все, что вы знаете — или я обвиню вас во лжесвидетельстве. Я ничего не боюсь, я это сделаю, даже если к завтрашнему дню об этом будет знать весь мир.

Мне стало дурно, и я почувствовал внезапный позыв облегчиться. Я спросил, как пройти в туалет. Вернувшись через несколько минут, я успел собраться с силами. Я был в ужасе. Едва допрос закончится, меня арестуют и отведут в тюрьму. Я никогда больше не увижу жену и детей. Фальшивые улики, лжесвидетельство, соучастие в убийстве. И не просто в убийстве, а в убийстве, связанном с преступлениями Монстра. Я вполне мог провести остаток жизни в итальянской тюрьме.

— Я сказал правду, — прохрипел я. — Что мне еще сказать?

Миньини махнул рукой, и ему вручили кодекс законов, до тех пор лежавший столе. Он принял том с подчеркнутым почтением и открыл на нужной странице. Голосом, подобающим проповеди на похоронах, он стал читать текст закона. Я услышал, что «indagato» (обвиняюсь) в умолчании и в даче ложных показаний.[9]

Он объявил, что расследование будет приостановлено, чтобы дать мне время покинуть Италию, но продолжится вместе со следствием над Специ.

Иными словами, мне следовало убираться из Италии и больше сюда не возвращаться.

Секретарь распечатала протокол. Два с половиной часа допроса уложились на две страницы вопросов и ответов, которые я прочел и подписал.

— Можно мне это оставить?

— Нет, это секретные материалы.

Я неуклюже поднялся, свернул свой «Интернешнл гералд трибюн» и повернулся к выходу.

— Если вы решитесь заговорить, доктор Престон, вы найдете нас здесь.

Я на подгибающихся ногах вышел на улицу, в зимнюю слякоть.

Во Флоренцию мы возвращались под проливным дождем. С дороги я позвонил по мобильному в американское посольство в Риме. Чиновник из юридического департамента объяснил, что они ничего не могут для меня сделать, поскольку я не арестован.

— Американцы, которые в Италии попадают в неприятности, — сказал он, — должны нанять адвоката. Американское посольство не может вмешиваться в местные уголовные расследования.

— Я не какой-то там американец, сдуру вмешавшийся в местное уголовное расследование, — воскликнул я. — Меня преследуют как журналиста. Это вопрос свободы прессы!

На чиновника мои слова не произвели впечатления.

— Независимо от вашего мнения, это уголовное дело. Вы в Италии, — сказал он, — а не в Америке. Мы не можем вмешиваться в уголовные дела.

— Не могли бы вы по крайней мере порекомендовать адвоката?

— Оценивать итальянских адвокатов — не наше дело. Мы пришлем вам список адвокатов, известных в посольстве.

— Спасибо!

Больше всего мне нужно было поговорить с Марио. Готовилось что-то серьезное: мой допрос был только первым выстрелом. Даже для такой важной особы, как государственный обвинитель Перуджи, было дерзостью привлекать к ответу американского журналиста и подвергать его допросу третьей степени. Если они решились на такое, рискуя скандалом в прессе (а я намерен был обрушить им на головы тонну кирпичей), как они обойдутся со Специ? Им ведь он и был нужен.

С мобильного я ему позвонить не мог. Вернувшись во Флоренцию, я договорился о встрече из платного автомата, позвонив на одолженный им у кого-то телефон. К полуночи у меня на квартире на виа Гибеллина собрались Специ, Заккария и Мириам.

Специ с сигаретой во рту расхаживал по элегантной гостиной, и за ним тянулась струйка дыма.

— Никогда бы не подумал, что они дойдут до такого. Вы уверены, что вам предъявили обвинение в лжесвидетельстве?

— Уверен. Я — «persona indagata».

— А вручили вам «avvisi di garanzia»?

— Сказали, что вышлют на мой адрес в Мэне.

Я пересказал им все, что смог вспомнить о допросе. Когда я дошел до обвинения, что мы подложили на виллу пистолет, чтобы подставить невиновного и отвлечь подозрения от Специ, Марио меня прервал.

— Он так сказал? Отвлечь от меня подозрения?

— Так и сказал.

Специ покачал головой.

— Черт подери! Эти двое, Джуттари с Миньини, считают меня повинным не просто в журналистских уловках — подсунуть пистолет ради сенсации. Они уверены, что я прямо замешан убийствах Монстра — по крайней мере в убийстве Нардуччи.

— На свой безумный лад, — заметил я, — их версия сообразуется с фактами. Взглянем на это с их точки зрения. Несколько лет мы настаивали, что Монстр — это Антонио. Никто нас не слушал. И вот мы