Мы поднялись. Антонио проводил нас до двери. Открывая ее, он склонился к Специ. Он заговорил негромко, все тем же сердечным тоном, переходя на фамильярное «ты».

— Ах, Специ, совсем забыл сказать еще одно, — голос его стал жестким и угрожающим. — Слушай и запоминай: я в игры не играю!

Мы со Специ сдали в «Нью-Йоркер» статью о Флорентийском Монстре летом 2001 года. На лето мы с семьей вернулись в Штаты, на старую семейную ферму на побережье штата Мэн. Тогда я много работал с редактором «Нью-Йоркера», правя и переписывая статью. Срок публикации был назначен на третью неделю сентября 2001 года.

Мы со Специ предвкушали, что выход статьи вызовет в Италии большой отклик. Общественное мнение Италии давно утвердилось в мысли о виновности Паччани и его «друзей по пикникам». Большинство итальянцев проглотили и версию Джуттари о тайных и могущественных приверженцах культа, которые стояли за Паччани и компанией. Американцы могут презрительно относиться к идее стоящей за преступлениями сатанинской секты, но итальянцам она не представляется необычной или неправдоподобной. С самого начала ходили слухи, что за убийствами стоит некто важный и влиятельный — врач или аристократ. Поиски сатанинской секты выглядели логическим развитием этой идеи, и большинство итальянцев считали их оправданными.

Мы надеялись пошатнуть их уверенность.

Статья для «Нью-Йоркера» выдвигала очень сильные доводы в доказательство того, что Паччани не был Монстром. В таком случае его признавшиеся «друзья по пикникам» оказывались лжецами, и версия Джуттари о секте сатанистов, построенная только на их показаниях, рушилась. После чего оставалась только одна линия расследования — сардинский след.

Марио знал, что карабинеры втайне продолжают работать по сардинскому следу. Тайный осведомитель Марио, неизвестный мне, сообщил ему, что они ожидают подходящего момента, чтобы обнародовать результаты розыска. «Il tempo е un galantuomo, — сказал Специ осведомитель. — Время — джентльмен». Специ надеялся, что публикация статьи в «Нью-Йоркере» подстегнет карабинеров к действию и направит следствие на верный след — что приведет к разоблачению Монстра.

— Итальянцы, — говорил мне Марио, — чувствительны к общественному мнению в Америке. Если такой видный американский журнал, как «Нью-Йоркер», объявит Паччани невиновным, это вызовет фурор — именно фурор!

Лето 2001 года шло к концу, и наша семья начинала готовиться к перелету из Бостона во Флоренцию, назначенному на 14 число, чтобы с 17-го дети могли приступить к учебе.

11 сентября 2001 года все переменилось.

Около двух часов в тот долгий и страшный день я выключил телевизор, стоявший в кухне нашего дома в штате Мэн. Взяв с собой шестилетнего Айзека, я вышел пройтись. День сиял красками осени, последним победным кличем жизни перед наступлением зимы, свежий воздух пах дровяным дымком, небо сверкало синевой.

Мы прошли через недавно скошенные поля за фермой, мимо яблоневого сада и направились по заброшенной лесосеке в лес. Через милю мы свернули с дороги в чащу, разыскивая бобровый пруд, скрытый в самой гуще леса, где жили лоси. Я хотел уйти от всех следов человеческого существования, найти для себя место, не оскверненное ужа сом этого дня. Мы пробились сквозь густой ельник и медленно зашагали по болоту, покрытому сфагнумом. Через полмили солнечный луч пробился между древесными стволами. Мы вышли к бобровому пруду. Поверхность его была совсем черной и гладкой, отражала склонившийся к воде лес, а здесь и там краснели пятна листьев, слетевших с осенних кленов, толпившихся у берега. Пахло зеленым мхом и влажными сосновыми иголками. То было первозданное место, безымянный пруд на неизвестном ручье, вне добра и зла.

Пока мой сын собирал погрызенные бобрами ветки, у меня нашлась минута собраться с мыслями. Я задумался, хорошо ли покидать страну, когда на нее нападают. Обдумывал, безопасно ли лететь с детьми самолетом. И гадал, как этот день повлияет на нашу жизнь в Италии, когда мы вернемся туда. В последнюю очередь мне пришла в голову мысль, что наша статья для «Нью-Йоркера» о Флорентийском Монстре вряд ли увидит свет.

Подобно большинству американцев мы решили жить как жили. В Италию мы вылетели 18 сентября, как только возобновились полеты. Друзья-итальянцы устроили для нас прием в апартаментах на пьяцце Санто-Спирито, с видом на большую церковь, построенную Брунеллески. Войдя в квартиру, мы словно попали на похороны; наши итальянские друзья один за другим подходили и обнимали нас, иные со слезами на глазах, принося свои соболезнования. Вечер был мрачным, и под конец его наша знакомая, преподававшая греческий в университете Флоренции, прочла стихотворение Константинаса Кавафиса «В ожидании варваров». Она прочла его сперва в оригинале, по-гречески, а потом на итальянском. В стихотворении описывалось, как римляне позднего периода империи ожидают прихода варваров. Я никогда не забуду последних строк, которые она продекламировала в тот вечер:

Как я и ожидал, «Нью-Йоркер» отменил публикацию статьи, великодушно выплатив нам гонорар целиком и вернув право опубликовать ее в других изданиях. Я нерешительно попытался пристроить ее в другие журналы, но после 11 сентября никого не интересовала история давних серийных убийств где-то за границей.

После 11 сентября многие комментаторы на телевидении и в газетах рассуждали о природе зла. Звезды литературы и культуры призваны были выразить свое серьезное и обдуманное мнение. Политики, религиозные лидеры и психологи не жалели красноречия для этой темы. Меня поражала их полная неспособность объяснить этот самый таинственный из феноменов, и мне начинало казаться, что сама непостижимость зла является, в сущности, одной из его фундаментальных характеристик. Нельзя взглянуть злу в лицо — оно безлико. Оно лишено тела, костей, крови. Любая попытка описать его кончается болтовней и самообманом. Возможно, думал я, потому-то христиане и выдумали дьявола, а следователи, искавшие Монстра, изобрели сатанинскую секту. Это, как писал Кавафис, было хоть каким-то выходом.

В это время я начал понимать, почему мною так завладела история Монстра. Двадцать лет я писал триллеры, в которых были убийства и жестокость, и пытался, как правило тщетно, понять самый источник зла. Флорентийский Монстр привлекал меня, потому что казался дорогой, ведущей в дебри. Этот случай во многих отношениях был чистейшим воплощением зла, с каким мне приходилось сталкиваться. В нем было прежде всего зло убийств, совершаемых развращенным и больным человеческим существом. Но в деле проявились и другие виды зла. Некоторые из верхнего слоя следователей, прокуроров и судей, обремененных священной обязанностью отыскать истину, казалось, больше стремились использовать этот случай для собственного возвышения и личной славы. Упершись в ошибочную версию, они отказывались пересмотреть свои убеждения, сталкиваясь с сокрушительными доказательствами своей неправоты. Им важнее было спасти лицо, чем жизни людей, они больше стремились сделать карьеру, чем засадить Монстра за решетку. Вокруг непостижимого зла Монстра слоями нарастали ложь, тщеславие, амбиции, высокомерие, некомпетентность и безответственность. Монстр действовал, как раковая опухоль, давая метастазы, проникая в кровь и с ней в укромные мягкие уголки, делясь, размножаясь, создавая собственную сеть кровеносных сосудов и капилляров, питающих только ее, разбухая, ширясь и в конечном счете