глубины сна, — но вдруг где-то в недрах дома зазвонил телефон, и поневоле пришлось проснуться. Слабый такой, отдаленный звук, вроде жужжания букашки на другом конце комнаты, но Рут знала, это звонят ей. Знала, и все. Потом еле-еле слышные и тоже где-то немыслимо далеко раздались шаги, шаги Оуэна, бредущего через нижний вестибюль к телефону. Рут изо всех сил старалась не разжимать веки, затаиться. Но телефон продолжал звонить, и она знала, что это — по ее душу.

Три звонка, четвертый, затем в середине пятого аппарат поперхнулся и смолк. Что бормочет Оуэн, ей, естественно, слышно не было, но нетрудно было вообразить, а потом снова раздались шаги, глухое, осторожное шарканье через вестибюль, вверх по лестнице и по коридору второго этажа. Рут села в постели. Совершенно ясно: что-то с папой. Врач предупреждал: эти нагрузки в суде, и работа допоздна, и его сумасшедшее увлечение теннисом и бадминтоном, и сигареты, и коктейли… И бифштексы по-ньюйоркски. Отец! Горе захлестнуло ее. Отчетливо, словно он стоял вот тут, перед нею, она увидела его лицо, очки в тонкой оправе поблескивают, в бороде серебрится седина, взгляд ответственного человека, диктующего законы, мудреца и миротворца… Теперь, конечно, похороны, и придется минимум на неделю, если не больше, уехать из «Танатопсиса». Траур ей пойдет. Черный цвет подчеркнет узость бедер, высветит загар… Но ведь отец, ведь это же ее отец, папочка, теперь она осталась нагая и беззащитная перед миром…

Шаги остановились за ее дверью, а затем раздался стук Оуэна и его голос, приглушенный и скрипучий, безо всяких иностранных языков, не до шуток:

— Рут, вас. Междугородный. — Она знала. Она так и знала! — Саксби.

Саксби? Сразу перебивка: отец жив-здоров, здоровее самого министра здравоохранения, он спит себе сладким сном в Санта-Монике, по одному из самых шикарных адресов в городе. Время-то… сколько сейчас? Всего шесть часов? Но что могло понадобиться Саксби в такую рань? Сердце Рут слегка екнуло: попал в аварию? Но нет, чего бы он стал звонить ей, если бы с ним что-то случилось? Позвонил бы в полицию или в больницу, разве нет? Тут она вспомнила про его рыбку. Если он решил вытащить Рут из постели из-за какой-то сволочной лупоглазой рыбешки…

— Рут, проснитесь! К телефону. Она опомнилась.

— Да, да. Я проснулась. Скажите, что сейчас подойду.

Шаги удалились. Она нагнулась, пошарила в ворохе одежды на полу, разыскивая мохнатый купальный халат, и сигареты, и, может быть, что-нибудь на голову, — вдруг кто-то уже встал. Халат нашелся — она прихватила его из гостиничного номера в Лас-Вегасе, когда ехала сюда, на нем было густо-красное пятно слева на груди, это она перевернула стакан клюквенного сока, — и сигареты тоже вот они, но нет ни зажигалки, ни косынки. В зеркале на бюро мелькнуло отражение: запавшие глаза, чересчур крупный нос, углы рта оттягивает сетка панически ломаных линий… Рут выскочила из двери, прижимая к груди пачку сигарет, и уперлась взглядом прямо в большие цыганские очи Джейн Шайи. Джейн шла в ванную. На ней поверх белой кисейной рубашки было надето старинное шелковое кимоно, на ногах изящные розовые атласные туфельки на каблучках, без задников. А волосы, слегка всклокоченные после сна, более густые, курчавые и блестящие, чем вправе быть волосы простых смертных. Лицо, лишенное грима, было блистательно в своем совершенстве.

А Рут стояла в тайваньских шлепанцах по пятьдесят девять центов за пару, в украденном халате, который ей на шесть размеров велик и от грязи стоит колом. И это лицо, мелькнувшее в зеркале, ну просто лицо ходячего трупа! Заспанная, расхристанная, Рут вышла из комнаты, на уме у нее был только телефонный разговор, и тут навстречу — Джейн Шайи, ее главная врагиня, похожая на какую-нибудь киногероиню сороковых годов, которой подают завтрак в постель среди выгородки на студии «Метро- Голдвин-Майер».

Джейн приспустила веки. Взгляд настороженный, но спокойный. Два раза моргнула и обошла вокруг Рут, словно та — какое-то неодушевленное пустяковое препятствие на ее триумфальном пути: груда оставленных в коридоре чемоданов или кадка с пальмой, которую не задвинули на место после уборки, и, шурша шелками, плавно пошла дальше. Ах, сука! Ах, дрянь! Ни словечка, ни тебе извините-пропустите, ни доброго утра, здравствуй-до свидания, да хоть бы — сдохни на месте, и то бы лучше, чем вот так. Нахалка хладнокровная!

Рут осталась стоять как вкопанная, обессилев и вся окаменев от ненависти. Дождалась, пока за спиной защелкнулась дверь ванной, и только тогда двинулась дальше по коридору, с такой силой сжав челюсти, что, пока спустилась к телефон) под лестницей, у нее заныли все зубы.

— Сакс? — чуть ли не рявкнула в трубку. Он сразу ответил, будто совсем рядом. Взволнованный чем-то — все эта рыба его, конечно, — и настроение у нее, и без того не благодушное, еще больше испортилось.

— Рут, — возбужденно бормотал он, — слушай, я должен сказать тебе, пока еще никто не знает…

Она перебила его. Ему дела ни до чего нет, кроме своей рыбы. Ей вправду было больно, Льюис Турко вцепился в волосы, а Саксу ни до чего, кроме рыбы, нет дела.

— Он схватил меня за волосы, Сакс, и обозвал сукой, прямо при всех, лживой еврейской сучкой, тут же во дворе, и все слышали. — В трубке эхом отразился ее голос, дрожь негодования, лезвие злости, заостряющееся в обиду.

— Если он думает, что ему это сойдет, то он просто не в своем уме… Да я его засужу. Вот увидишь. Подам иск… Сакс! — блеяла она. — О Сакс, ты бы знал!..

На том конце провода молчание. Саксби растерялся. От неожиданности он всегда теряется.

— Не понял, кто, кто схватил тебя за волосы? — И тут его осенило: — Это что, тот японский малый? При побеге?

— При чем тут японский малый. Я про Турко говорю. Маленькое фашистское дрянцо, что таскается с Детлефом. Он вчера вечером взбесился и, представляешь, — у нее пресекся голос, — набросился на меня. И еще на Ирвина и на Сэнди. Ты бы видел синяки у Сэнди на груди! При тебе бы он меня не тронул, не посмел бы, а тут…

Она чувствовала, что сейчас расплачется.

— Рут, постой. Послушай меня.

Бесполезно. Саксби даже слушать не хочет. У него новости поважнее, чем то, что какой-то накачанный выродок избил его подругу: он нашел чудо-рыбу — вот это известие! Оно потрясет весь мир взрослых младенцев, готовых тратить жизнь на наблюдения за спариванием рыбок в аквариуме. Рут разозлилась.

— Нет, ты сам меня послушай. Эта сволочь на меня напала…