– бельгийский, серо-коричневый.

Милый уютный мир, навсегда запавший в сердце Алехина.

Но сейчас зеркальные стекла литовской стенки были разнесены вдребезги, бельгийский ковер прожжен, тлел сразу в двух местах. В уютной прежде квартирке отчетливо несло бедой, паленой шерстью, горелой резиной. На тлеющем ковре валялись детали разобранного письменного стола. Не разбитого, а именно разобранного. По болтику. По заклепочке. По гаечке. Немало терпения надо приложить, чтобы так разделаться с массивным столом надежной, литовской работы.

Рога на вешалке странно оплыли.

Одиноко сияла на фоне сырой стены лампа нагло обнаженного торшера. Абажур был содран, как шкура, и заброшен на металлическую гардину.

Перевернутое кресло.

Изъеденные мелкими кавернами стены, будто кто-то в упор палил в них из дробовика.

Среди этого ужаса Верочка стояла в углу дивана в таком коротеньком и тонком халатике, что его можно было и не надевать. Увидев неожиданного спасителя, она отчаянно закричала:

– Он за мной гоняется!

– Кто? – Алехин лихорадочно крутил головой, пытаясь обнаружить среди этого ада разбушевавшихся пьяных сантехников.

– Да пуфик, пуфик!

Верочка спрыгнула с дивана – испуганная, длинноногая. Халатик на ней разлетелся, обнажая летнюю загорелую кожу. Вскрикнув, она бросилась к Алехину, но, зафиксировав прыжок, зеленый пуфик, возбужденно топтавшийся возле дивана, весело, как собачонка, кинулся вслед за хозяйкой. Алехин с трудом отбросил его ногой в сторону.

– Он сошел с ума! – кричала Верочка, тыкая тонким пальчиком в сбесившийся, приседающий перед ними пуфик. – Он преследует меня. – Похоже, что необъяснимое поведение пуфика пугало Верочку гораздо больше, чем все остальное.

– Что здесь творится?

– Я не знаю, – потрясенно ответила Верочка и обвила шею Алехина тонкими руками. – Сперва сильно текло на кухне, а теперь везде. Сантехники говорят, что не может быть такого, но ты же видишь.

Действительно, на изъеденных кавернами стенах здесь и там выделялись темные пятна сырости. Это было ужасно необъяснимо, но Алехин сквозь ткань прозрачного халатика чувствовал такое горячее нежное тело, что уже не хотел, чтобы ужасные чудеса кончились.

– В кухне течет, – прижималась к Алехину Верочка. – Соль поплыла, рис разбух. Я не успеваю убирать. У меня тряпок столько нет. А на стенке, – она ткнула пальчиком в сторону обезображенной литовской стенки, – камень подпрыгнул и лопнул. Я чуть с ума не сошла. Видишь, ковер прожжен. Сейчас такой ковер просто так не купишь.

И спросила с отчаянием.

– Алехин! Зачем за мной пуфик гоняется?

Может, это самец? – мелькнуло в голове Алехина, но сама постановка вопроса явно была бессмысленной. Какой из пуфика самец? За Верочкой, например, мог гоняться пьяный сантехник, да и из него в такое время какой самец?

Но пуфик правда вел себя как живой.

Мотался под ногами, рвался к хозяйке, сбежавшей от него. Пару раз Алехин откидывал пуфик в сторону, потом, разозлившись, заклинил между сырой стеной и диваном. В принципе можно было опустить Верочку на диван, но он не хотел этого. Она с ужасом вдыхала запах гари, он с нежностью запах духов.

– Подожди, подожди, – пытался он понять, обнимая Верочку. – Почему ты говоришь, что пуфик бегал и справа, и слева? Он один. Он не может бегать сразу и справа, и слева. Почему ты говоришь, что он бегал строем? Как один-единственный пуфик может бегать строем?

– Не знаю. Разруха была полной.

Разруха в квартире Верочки ничем не могла быть объяснена, а от этого казалась еще страшнее. На кухне звонко, по-весеннему, звенела веселая капель (как в третьем томе собрания сочинений Пришвина), журчали ручейки. Пуфик страстно возился между сырой стеной и диваном, наверное, ревновал хозяйку. В стенах что-то подозрительно потрескивало. Вдруг громко пошли стоявшие до того настенные часы. При этом они как-то неприятно разухабисто сыграли известный вальс. А кусок камня, валявшийся на ковре, вдруг сам по себе распался на несколько частей. Под ним сразу затлел ковер, густо понесло паленым. И повис в растерянном пространстве долгий тоскливый звук.

Верочка сразу обрела способность смущаться.

Покраснев, вырвавшись из объятий, она поправила на себе халатик. Нечего там было поправлять, но она поправила. Лесная, нежная, зелеными большими глазами испуганно поглядывала на пуфик. А из ванной тем временем донесся легкий хлопок.

– Ой!

Они осторожно приблизились к ванной.

В нос ударил смешанный запах нашатырного спирта, йода и валерианы.

На полу валялись самые разнокалиберные тюбики и пузырьки, небрежно вытряхнутые из домашней аптечки. Алехин готов был поклясться, что пузырьки, а также пластиковые тюбики не были ни разбиты, ни раздавлены, тем не менее их содержимое каким-то образом было выдавлено и бессердечно вылито на прежде белую раковину, на ванну, на стиральную машину. Чешский голубой унитаз, скрытая гордость Веры, был особенно унижен: его покрывала какая-то гадость вроде гуталина. Негр не решится на такое сесть. А среди разгрома и ужаса висела на капроновой веревке чисто выстиранная ветровка Алехина.

Он почувствовал нежность.

Оказывается, Верочка успела простирнуть ветровку.

Значит, думала о нем! Вспоминала! Надеялась увидеть!

Стараясь не выдать внезапной радости, Алехин сказал:

– Там документы лежали…

– Ага, – всхлипнула Верочка, с ужасом рассматривая униженный унитаз. – Я выложила. Они теперь там. – Она не стала пояснять где, но у него сердце сжалось. – Там в кармане еще что-то лежало. Тяжелое. Ты извини, Алехин, оно упало в унитаз. Я не успела схватить.

– Забудь, – строго сказал Алехин.

А сам подумал: рак Авва выберется и из канализации.

И еще подумал: «Дура Верочка. Не застраховать такое имущество!»

Они вернулись в разгромленную комнату. Вырвавшийся на свободу пуфик радостно бросился им под ноги, но Алехин безжалостно пинком загнал его в тесный промежуток между диваном и стеной. И сразу пахнуло на них застоявшимся табачным дымом.

– Ой, Алехин, – снова прижалась Верочка, – ко мне подружка приходит. Ну, выкурит сигаретку, а как пахнет!

Он промолчал.

Он понимал, что дело тут не в подружке.

– Ой, Алехин, а как же мы жить будем? – всплеснула руками Верочка.

Музыка сфер.

Верочка не могла найти фразы, которая прозвучала бы сильнее.

Еще десять минут назад Алехин был готов взять билет в одну сторону, положить в карман взрывной запал и лететь к Черному морю. Сейчас его не сумел бы отправить к Черному морю даже полковник в отставке Самойлов. Верочка произнесла – мы, и это наполнило душу Алехина самыми невероятными надеждами. Сильным ударом ноги он отправил пуфик за диван и строго, чтобы не испортить впечатления, спросил:

– Где телефон?

– В милицию позвонишь?

Он помотал головой.

– В психушку?

Он опять помотал головой.