– Я твой счастливый случай, – ровно ответил рак. – Звать Авва.

– А я – Алехин, – на всякий случай представился Алехин и с большим сомнением хмыкнул: – Как это – Авва? Почему?

– А почему ты Алехин?

– Ну у меня и отец, и дед, и прадед – все были Алехиными.

– А мне ты в этом отказываешь? Алехин пожал плечами.

– Давай я буду звать тебя просто Алехиным.

– Зачем?

– Мы ближе станем друг другу. Я ведь вообще-то троякодышащий.

– Это как?

– А так. – Рак Авва многие человеческие слова воспринимал буквально. Например, слово «скотина». – Как всякая троякодышащая скотина, – пояснил он без всякого кокетства, – я дышу так, и еще так, и еще вот этак. Ты на ночь сунул меня в таз с мыльной водой, гадость какая, а я доброжелательно беседую с тобой и мечтаю долго продолжать наши беседы.

Клешня рака стеснительно поднялась над стаканом, потом из-за другого края сверкнули черные бусинки-глаза. Они показались Алехину чрезвычайно умными, и это ему особенно не понравилось. Взял бы и вырвал с корнем!

Но Алехин держался.

Что-то заставляло его соблюдать вежливость по отношению к столь непривычному троякодышащему созданию. Решил, пусть болтает. Не кусается, уже хорошо. И глаза умные.

Последнее почему-то не нравилось Алехину. Беспокоило. Навевало печаль.

«Ну почему так? – думал он. – Почему Верочка вызвала сантехника? Мне не верит? Почему длинноволосый бил меня и всучил умного говорящего рака? Почему пенсионер Евченко никак не желает пролонгировать страховку? А Зоя Федоровна такую летающую тарелку видела, что ее собственное отражение ей безнравственно подмигнуло. И домик никак не сносят. И Верочка объявила испытательный срок. Гадко. Гадко».

– Это еще что, – высунулся из-за стакана рак. – Это еще ничего. Будет гаже.

– Да куда ж гаже?

– Есть куда, – рассудительно помахал клешней рак. – К примеру, домик твой вообще сгорит, а Верочка выберет другого. Или пенсионер Евченко напишет на тебя донос, а метелка Ася приведет в твой домик всех своих сопливых детей. Или сержант Светлаев притянет за разглашение служебных тайн. Ты плюнь на всех. Прямо на всех и плюнь.

– На кого это на всех?

– На счастливчиков-соседей по девятиэтажке, на алкашей, хулиганов, гегемонов, кондукторов, упрямых пенсионеров, тупых сержантов, на членов правительства, – ровно перечислил рак Авва. – На всех подряд! В конце концов, Алехин, их много, а ты один. Купи билет, лети на Черное море. А я дам тебе одну маленькую штучку. Ты запузыришь ее поглубже, вот всем и прилетит. Они еще пожалеют, что не ценили тебя.

– А за что меня ценить?

– Ну как? – с гордостью произнес рак. – Ты – Алехин.

Алехин выпучил глаза. Кажется, наглость рака Аввы не имела пределов.

– Я сейчас тебе так запузырю, – сказал он, – что ты своих клешней не соберешь.

– Ты лучше подними трубку, – посоветовал рак, стеснительно топчась за стаканом. – Слышишь?

Телефон действительно надрывался.

Алехин поднял трубку и из каких-то страшных глубин опять пахнуло на него подвальным холодом. Из глухих безымянных подвалов вечности, не пронумерованных никакими астрономами, услышал он ужасный знакомый голос: «И место жительства сменишь…»

И сразу отбой.

…Почему сны? Зачем сны? Как объяснить радость и печальную тревогу коротких и быстрых снов? Почему в снах сходится несхожее? Почему, если тебе плохо, сон способен утешить?

Алехину снился домик.

Тот самый, что он, похоже, получил как Большой Герой.

Крошечный милый домик в два этажа с витой деревянной лестницей.

Стоял он на берегу моря за аккуратным штакетником. В соснах, похожих на колючий рыжий укроп, возились рукокрылые. На берегу жирно возились в грязи черные илистые прыгуны. Все тут принадлежало Алехину. Эта была его жизненная база. Она была им воздвигнута, как пирамида. Он всю жизнь возводил ее и теперь на вершине было начертано – ВЕРА. Ни люди, ни время не могли сокрушить возведенную им пирамиду, потому что имя ВЕРА, начертанное на ее вершине, включало в себя и НАДЕЖДУ, и ЛЮБОВЬ.

Алехин шел по узкой уютной дорожке, посыпанной желтым песком.

Он старался не шуметь, не скрипеть башмаками. Он видел в окне Верочку, она жарила на кухне что-то вкусное. Он торопился к Верочке, он жаждал Верочку, но чем ближе подходил, тем больше тревожился, потому что в знаменитой Книге было сказано: «Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – ЛЮБОВЬ». А Верочка, наверное, никогда не слышала про дом пира. Она стояла у открытого окна, потом крепкой грудью навалилась на подоконник и подставила влажные губы для поцелуя. Алехин жадно сжал Верочку, и она прижалась к нему, повторяя по-немецки: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…»

Алехину было хорошо.

Обнимая Верочку, он знал: Большой Герой победил в великой борьбе.

Но с кем и как он боролся? Почему это мучило его даже во сне? Какая-то неправильность чувствовалась во всем. Алехин хотел проснуться, но несло терпким колючим дымом, а Верочка обнимала его сразу всеми присосками, страстно шепча: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…» И ни с того ни с сего у Алехина начала расти борода. За считанные минуты она, как туман, покрыла окрестности. А невидимая рука выставила перед ним огромную фотографию. Безрадостную, он это понимал. Опаленные деревья, печная труба над руинами… Война, понимающе качал головой Алехин. И вдруг понял, что это не война, а руины его собственного домика…

Он проснулся.

Но запах гари не исчез.

Потом алый язык пламени с треском прорезал серую удушающую мглу и до Алехина дошло: горит, горит его гнездо! Горит его дом родимый, единственный, предназначенный на снос. Пылает с четырех углов. Рабочим портфелем Алехин высадил стекла и обожженный, отравленный, исцарапанный вывалился из окна.

Огонь шумно рушил стропила.

Подъехавшие пожарники помочь Алехину не могли. Просто сбивали пламя, не давая ему дотянуться до окон девятиэтажки.

– Твой? – сочувственно спросил испачканный сажей пожарник, поставив перед Алехиным портфель.

– Мой, – хмуро ответил Алехин.

– Под окном валялся.

Алехин кивнул.

– Что сохранилось-то у тебя?

– Вот ветровка, – хмуро объяснил Алехин. – Сушилась на веревке. Ну и портфель.

– Ну хоть портфель сохранился. Считай, повезло.

– Так и считаю, – хмуро кивнул Алехин.

Тоской, безнадежностью, чем-то невыразимым, неясными, но тревожными обещаниями несло от дымящегося пепелища.

Впоследствии Алехин никак не мог восстановить в подробностях тот день.

Зато метелки в страховой конторе проявили себя с самой лучшей стороны. Они не только сочувствовали, они помогали. А Зоя Федоровна сказала: «Алехин, на три дня ты свободен. Тебе следует