Стогов начальственно спросил:

— Здоровье Романа как?

— С больного здоровья не спрашивают, — ответила баба Земскова, подчеркивая, что действительно все разговоры тут ни к чему.

И снова Крутилин прикрикнул, хотя и не повышая голоса:

— Не то говоришь, Наталья.

— Ничего, давай! — снисходительно отозвался Стогов.

— А если давай, то давай напрямки. Мы тут все — коммунисты.

— Тогда я, беспартейная, пойду, извиняйте за мое суждение.

— Сиди, Наталья. Ты в партию, считай, вступила, когда мужика своего на расстрел провожала. А может быть, и много раньше. Так что от тебя секретов не может быть.

— Все, что надо, уже сказано. — Стогов стоял у крыльца, скрестив руки на груди. Его очки отражали неяркий свет, падающий от окон, отчего он казался незрячим. У Симы снова мелькнула мысль о том, что, пожалуй, и он сам, и его положение достойны жалости. Но Стогов жестко разбил эту мысль.

— Что вам надо? Какую правду вы требуете от меня? Да, рапорт этот липовый. Буза! Пользы от него никому и никакой. Польза бывает только от настоящего дела. Я признаю только одну правду: правду конкретных дел, а все остальное мелочь, не стоящая внимания. Вот плотина — это единственная и самая высокая правда. А какой ценой, кто пострадал, кто герой? На все на это нам наплевать.

Еще вчера ночью, когда он ехал в райком и собирался вздремнуть перед предстоящей борьбой, в общем, он был спокоен. Да, он думал об измене жены — на этот раз он почему-то ей поверил — и был потрясен нелепой смертью Боева. Но это все пришло, нахлынуло, как весенняя вода, побушевало и ушло. Самое главное — не поддаваться стихии чувств, выстоять. И он выстоял, все обошлось, так почему же теперь он не испытывает спокойствия, без которого трудно жить и совсем невозможно строить?

— А мы вот как раз ценой интересуемся, — прервал его размышления Крутилин. — Мы хозяева, нам переплачивать не с руки.

— Кто это — вы?

— Все. Народ, конечно.

Стогов хотел сказать, что это демагогия, так заявлять от имени народа, и тем самым отмахнуться от разговора, который он считал пустым. Но Крутилин так не считал. Он сказал:

— Да и вы тоже. Вам-то самому зачем лишку платить?

— Мне? А я чем расплачиваюсь?

— Совестью, вот чем.

Это было сказано так убедительно и так властно, что у Стогова сразу вылетели все мысли о демагогии. Он смог только пробормотать:

— Ну, уж это вы перехватили…

— А он к вам всей душой, — грубым голосом проговорила баба Земскова. — Привезли его чуть живого, а он к телефону рвется, вас упреждать, что против вас Пыжов замышляет.

Нет, это, конечно, не демагогия, это эмоции, стихия чувств, от которых, к сожалению, никуда не уйдешь. Конечно, без них нельзя, человеку свойственно все человеческое, только зачем же все преувеличивать?

Но тут неожиданно на крыльце появилась Сима. Этого Стогов не ожидал: не надо бы ей здесь, когда есть Наталья, эта грозного вида старуха. Ночью у чужой постели. И так об этом слишком много лишних преувеличенных разговоров. Стогов верил, что лишних.

— Зачем ты здесь? — спросил он, стараясь не поддаться навалившейся на него «стихии чувств».

— Разговаривайте тише, он уснул. — Сима не знала, зачем вышла на крыльцо. Просто она больше не могла прятаться, когда разговор зашел о совести. Как бы там ни было, ее совесть чиста.

— Тихо!.. — зловещим шепотом проговорил Крутилин и, подняв палец, неведо кому погрозил. И тут же полным голосом спросил: — Где у тебя, Наталья, ведерко, коня напоить?

— Ведро у нас при колодце, а колодец на дворе, будто не знаешь. — Она тяжело поднялась и ушла во двор.

Крутилин тоже ушел. В тишине загремела колодезная цепь.

— Что ты тут делаешь? — снова спросил Стогов.

— Стараюсь исправить твои заблуждения и свои ошибки.

— Какие заблуждения?

— Всякие. О которых сказано сейчас. И еще не сказано.

— Лучше всего это было бы сделать дома.

— Дома? Нет, теперь уж невозможно. Домой я не вернусь.

Стогов шагнул к крыльцу:

— Я все-таки считаю… поговорим потом.

— Ничего потом у нас уже не будет. Разве не все теперь тебе понятно?

— Я прошу тебя. — Голос его прозвучал строго, почти угрожающе.

— К чему лишние разговоры? Ты ведь враг всяких эмоций… не связанных с техникой, и я стараюсь избавить тебя от них. Я просто ушла. И прошу потише… Слышишь — я уже ушла от тебя. Насовсем.

Она и в самом деле исчезла в темноте сеней, и наступила тишина.

Беспросветная, безнадежная, исключающая всякие ожидания, наступила тишина. Ему-то во всяком случае ждать нечего — жена ушла, о чем и сказала со всей неприглядной определенностью. Стогов понял это только сейчас, все еще вглядываясь в черный прямоугольник двери. Нет, он не надеялся увидеть ее снова, просто он был ошеломлен неожиданностью всего, что случилось.

Ему даже и в голову не пришло, что Сима уже давно «ушла от него и насовсем», что, может быть, она и вовсе не приходила. Так и жили — он и она, каждый по-своему и каждый своей жизнью.

Не признающий ничего неопределенного, Стогов не замечал неопределенности такого состояния, и, даже когда она сказала, что любит Романа, то ничуть его не встревожило. Стоит ли обращать внимание на всякие истерические выкрики неуравновешенной женщины? Он и не обращал. Старался не обращать и правильно делал, все это не больше, как стихия, вроде весенней грозы: прогремит, прошумит дождем и улетит неизвестно куда.

А если так, если «неуравновешенная женщина» в запальчивости выкрикнула, что «ушла» и «насовсем», то почему же сейчас он поверил? Почему не подумал о благодатном мимолетном весеннем дождичке? Что-то тут не так? Не поддался ли он сам той стихии чувств, которую считал не стоящим внимания явлением?

Уличив сам себя в непоследовательности, Стогов как и всякий рассудительный человек, не впал в отчаяние, а почувствовал потребность хладнокровно во всем разобраться. Но, конечно, не здесь, подумают еще, что он караулит свою жену. То, что ему уже не подобает так ее называть, он еще не успел осознать.

В тишине послышалось нетерпеливое ржание крутилинского коня, учуявшего воду, которую несли для него. Звонко стукнула калитка, и Стогов поспешил укрыться в тени дома и свернуть в переулок. Он только и услыхал, как баба Земскова негромко спросила:

— Ушел?

— Ушел, — громко и с явной усмешкой ответил Крутилин. — А чего ему тут…

Он еще что-то сказал про Симу, но Стогов не расслышал.

Ближайший путь к дому пролегал через парк, наспех приведенный в порядок стараниями Романа Боева. Подумав так, Стогов с подозрением посмотрел на ворота, вернее, на то, что прежде было воротами, от которых осталось только два выложенных из кирпича приземистых ствола с нишами. Какие-то гипсовые изваяния, говорят, стояли в этих нишах, что-то ложно-классическое, домашнего изготовления.

Столбы только побелили, а в нишах укрепили по дощатому щиту с утвержденными Стоговым призывами хорошо работать и хорошо отдыхать. На большее не хватило ни стараний Боева, ни отпущенных ему на это денег. И хорошо, что не хватило, а то еще поставил бы в нишах что-нибудь гипсовое…

На этом Стогов остановил свои размышления: уж не осуждает ли он Боева, не осмыслив еще как