теперь, когда его нет, и нельзя отступать. Пусть, хотя и мертвый, он будет принадлежать только ей одной.

Именно мертвый — живой он бы боролся сам. И выбирал бы сам, за что, за кого бороться. Нет, больше она не сделает ни шагу.

Кажется, Аля что-то поняла. Ну и пусть. Стоя на середине крыльца, Сима ждала, что же сделает эта приезжая. Ждать — позиция не из лучших, но сейчас Сима не думала об этом. А эта, о чем она думает?

Она так и не успела выяснить, о чем думает «эта», как в события вмешался конюх Шустов:

— Так это самое, приехавши, выгружаться надо. Здесь, значит, вам квартира определена.

— Кем определена? — спросила Аля.

Сима внесла ясность:

— Моим мужем, он тут главный. Начальник строительства.

Аля по-своему истолковала высокомерие, с которым это было сказано: ее встречала сама жена начальника. Честь надо ценить. Начальников уважать.

Она поспешно вышла из тарантаса и вступила на первую ступеньку крыльца.

— Аля, — представилась она, сложив руку лопаточкой и всовывая эту твердую прохладную лопаточку в горячую Симину ладонь.

— Как доехали? — Вопрос шаблонный, но ничего другого не пришло в голову.

— Хорошо доехали, — поджимая губы, ответила Аля. — Только я думаю, мне лучше бы прямо к Роману.

— Я не знаю, как лучше. Как мне сказали, так я и вам говорю.

— Кто сказал? Роман?

— Да, и Роман Андреевич, и муж. Они оба.

— Мне как-то неудобно… в вашем доме…

— Ничего нет неудобного: у нас в этом доме есть комната для приезжих. Специально для приезжих, — повторила Сима, подчеркивая, что никакого одолжения не собирается делать.

Конюх Шустов прекратил этот дуэт, наступая сзади с Алиным чемоданом.

— Неудобно, это самое, ерша с хвоста глотать.

Аля молча посторонилась. Шустов прошел мимо, а она посмотрела на него испуганно и подозрительно, как на ерша, которого уже пыталась глотать.

Сима заметила этот взгляд и решила: «Кажется, не поладили они…»

— Он у нас веселый человек, — проговорила Сима.

Аля снова поджала губы:

— Да. Чересчур веселый.

Определенно не поладили.

Сима уверенно предложила:

— Если хотите, можно и домой к Роману Андреевичу. Он как раз у этого веселого человека на квартире и живет.

— Нет, тогда я лучше пока у вас.

Сима проводила ее в комнату для приезжих и снова вышла на крыльцо.

Шустов еще не уехал. Стоя у тарантаса, он свертывал самокрутку.

— Ничего не слыхать?

Зная, что он спрашивает о Боеве, она ответила:

— Не нашли.

— Вот она — жизнь, — философски заметил Шустов. Вздохнул и перешел к самой жизни: — Дева-то приезжая, кто она Роману Андреевичу?

— У нее бы и спросил.

— Спрашивал. Говорит: знакомая. А сама всю дорогу выспрашивала про Романа Андреевича, чем он тут занимается, и, это самое, с кем гуляет, и каждую ночь дома ночует или на стороне. Ревизор. Я ей так и сказал: если ты просто знакомая, то зачем тебе, чтобы он каждую ночь дома ночевал? Плохо, говорю, ты с ним познакомилась, если у меня, вовсе тебе незнакомого, следствие наводишь. Тогда она поджалась и во всю дорогу хоть бы вздохнула. Вот и весь наш разговор. Я так мыслю: если ей всю печальную правду открыть, реву не сильно много будет.

— Да? — Сима вздохнула. — Не знаю.

И подумала: «Хорошо, если так». Возиться с плачущей девой, утешать. Нет, на это она не способна.

Стогов велел поселить ее в своем доме, пусть он и займется этим делом.

Но все получилось проще и как-то само собой. Аля умылась, с явным удовольствием напилась чаю и сказала, что хотела бы посмотреть, как живет Роман.

— Вы мне покажете, где это?

— Хорошо, — сказала Сима, — пойдемте.

Но и теперь дальше крыльца она не пошла. Подробно объяснила, куда надо идти.

— Сразу найдете. Это просто.

— Да, просто. — Аля улыбнулась презрительно или удивленно и спросила: — Вы чем-то расстроены?

Сима поспешила ответить, пресекая дальнейшие расспросы:

— Его хозяйку зовут Наталья Федоровна.

Когда человек так сразу и, главное, неожиданно уходит из жизни, то для того, чтобы только поверить в это, требуется время. Для Симы такое время еще не пришло. И она ни сердцем, ни умом не верила, что Роман погиб.

Не верила даже и тогда, когда говорила мужу о своей любви, хотя и старалась убедить себя, будто признается в этом только потому, что Романа нет на свете. Она еще надеялась, что он жив, и была счастлива хотя бы оттого, что может открыто перед всем светом сказать о своей любви.

Але она не сказала этого. Просто не могла и не хотела говорить с ней ни о чем и тем более о любви. Не хотела, а пришлось. Аля вернулась очень скоро. Еще стоя у окна, Сима увидела ее. Бежит, спотыкаясь, как подстреленная птица, сгорбясь и уткнув лицо в платок. Все узнала. Что теперь будет?

Хлопая дверями, Аля пробежала сени, коридор, влетела в свою комнату и там хлопнула дверью. Сима подумала: «Пусть выревется в одиночестве». Но Аля тут же появилась в столовой, упала на диван и разрыдалась так, что в диванной утробе сочувственно отозвались ко всему привыкшие, но не потерявшие чуткости пружины.

Ко всему привыкшее, но намного более чуткое, чем пружины, сердце Симы тоже дрогнуло, и она почувствовала ту беспомощность, какая всегда овладевает человеком, вынужденным утешать. Может быть, и существуют такие слова, которыми можно потушить горе, но они как-то не приходят, когда надо.

— Ладно, — проговорила она, — теперь уж…

— Почему вы мне ничего не сказали? — Аля подняла свое скуластое, обезображенное горем лицо. Горем и, кажется, злобой. Все это Сима понимала: и горе, и злобу. Поняла и смиренно ответила:

— Потому, что его еще ищут.

— Где тут искать? В этой речушке?

— Посмотрели бы вы вчера, какая это была речушка.

— Не надо меня обнадеживать. — Аля вытерла глаза и села поудобнее. — Лучше оплакать сразу.

— А я думаю: нельзя терять надежды до самого конца.

— Вы думаете так, потому что он вам никто. А мне он был жених.

— Да? — Сима подумала: «Сказать, кто он был мне? Нет, зачем?» И спросила: — Вы-то его любили?

Наверное, в ее голосе прозвучало что-то еще, кроме сочувствия и любопытства, потому что Аля очень внимательно посмотрела на нее. И очень решительно заявила:

— Конечно. У нас была большая любовь.

Так решительно, что Сима сразу поняла: ничего у нее не было, у этой. Ничего. Роман даже не сказал