Романа. Конечно, Роман и сам бы спасся, непосредственная угроза уже миновала, но Пыжов считал себя спасителем. И он все пытался сказать об этом:

— Д-д-д-дурило т-т-ты… — Он и еще что-то говорил, какое-то очень длинное и очень сложное слово, но все никак ему не удавалось довести его до конца.

Да Роман и не пытался понять, от пережитого он впал в какое-то состояние безразличия и все еще не мог понять, как все произошло, хотя отчетливо помнил все до мелочей. Только в первые мгновения, когда его захлестнула вода и он провалился в черную пасть, он потерял сознание. Только на несколько мгновений. А все остальное он помнит, хотя больше ничего и не было.

Через минуту после того, как он упал, сознание вернулось к нему, и только для того, чтобы он почувствовал то самое оцепенение, от которого он все еще не мог избавиться. Он чувствовал, что лежит на каких-то прутьях и волны перекатываются через него. Хотел открыть глаза и не смог. И пошевелиться не мог, и закричать. Ничего.

Потом это прошло. Ему стало холодно. Кажется, это и вернуло ему силы. Открыл глаза и приподнялся. Увидел черное высокое небо, полное звезд. А когда он упал с плотины, — он это отлично помнит, — раскаленное солнце еще касалось горизонта. Сколько же времени прошло? Конечно, уж не мгновение.

И куда его вынесло? Какие-то кусты; значит, берег где-то рядом. Но кругом умиротворенно журчит вода, путаясь в полузатопленных кустах.

Кое-как он выполз из воды, стало еще холоднее. Он не знал, в какую сторону надо идти, где твердый берег. Он крикнул, совсем не надеясь, что его слабый голос кто-нибудь услышит в глухой степи и в такую глухую ночь.

А его услыхали. Где-то не очень далеко послышался встревоженный голос:

— Ого-го!..

Роман обрадовался, снова закричал и двинулся на голос, но тут же провалился в яму, не очень глубокую. Он ничуть не испугался, тем более, что ободряющий голос приближался. Вот уже слышны торопливые шаги по твердой земле.

— Давай сюда. Ты там где, ни черта же не видать?

— Я тут… — простонал Роман.

Он медленно брел по дну неглубокой ямы на призывный голос неизвестного друга. А потом грохот осыпающейся земли, всплеск воды и отчаянный вопль. Неизвестный друг и сам попал в беду. Под его ногами обрушился берег, и он ухнул в яму, оказавшись рядом с Романом.

Но это только придало ему бодрости. Прокашлявшись, он отплевался и отчаянно ругался. Тут Роман и узнал, кто его спаситель, кто этот неизвестный друг. Пыжов оказался!

Поддерживая друг друга, вылезли они на берег, дотащились до тарантаса и погнали коня. Пыжова трясло от стужи, а он все пытался что-то сказать и, по своему обыкновению, в чем-то обвинить Романа, но до того плохо доходил смысл обвинительных речей.

По пути им попался какой-то неизвестный хутор. Постучались в крайнюю хату. Им открыли не сразу. Потом, когда открыли и все поняли, то начали действовать скоро, решительно и в полную силу, с какой умеет действовать степной житель, когда надо спасать человека.

Жителей в хате оказалось всего двое. Хозяин и его жена. Оба немолодые, но очень энергичные. Хозяин сейчас же послал жену за самогоном, а сам принялся сдирать с утопленников одежду. Потом он загнал их на горячую печку, закрыл тулупом и еще сверху забросал какой-то одеждой.

Пыжов настолько пришел в себя, что смог наконец-то довести до конца свою мысль и даже выговорить то самое, неподдающееся ему, слово:

— С-самоуправщики! — шипел он, жарко дыша под тулупом. — А ты дурило: слышишь голос сверху — откликнись и жди. А то все по-своему норовите, меня не слушаете, вот и получается ерунда. Сам бы утоп и меня за собой потянул бы. Самостийники!..

Мысль была не новая; наверное, только поэтому смысл ее проник в просыпающееся сознание Боева. Новой оригинальной мысли ему бы сейчас не осилить.

— Всем вам таким крышка. Партии требуются преданные, готовые в огонь и в воду, — Вспомнив, наверное, что в воде Роман уже побывал, он закончил: — Но только в воду бросайся с умом. А тебе кто велел? Стогов? Нет! А кто?

— Эй, утопленники! Живы? Перегон прибыл…

Откинув тулуп, Роман увидел лохматую голову и широкие плечи хозяина. Он стоял на приступке, держа в одной руке молочную крынку, в другой — большую синюю чайную чашку. И от крынки, и от чашки остро пахло кислым хлебом и дымком.

— Эй, парень, прими-ка. Вещество!

В полумраке торжествующе блеснули зубы и глаза, а голос звучал удивленно и восторженно.

— Это что? — грозно спросил Пыжов. — Самогон?

— Говорю, вещество — первый сорт! — с тем же восторженным изумлением подтвердил хозяин.

— А если я тебя за это…

Отстраняя Пыжова, приподнялся Боев и взял чашку. Выпил залпом. «Вещество» действительно оказалось высокого сорта, по крайней мере, в глазах померк свет. Боеву показалось, будто он проглотил весь тот огонь, который источала лампешка, и вместе с огнем заодно прихватил и весь до дна керосин. И еще ему показалось, будто его снова накрыло черной волной. Он задохнулся и погрузился в пучину. В пучинку, как сказала Сима. А как бы сказал я? А что сейчас они там творят?..

Он погрузился в пучину, и сейчас же горячая упругая волна вытолкнула его, и он полной грудью хватил свежего воздуха. Не совсем, правда, свежего: на печи круто пахло теплой овчиной, тонким кизячным дымком и самогоном. Домовитый стойкий запах. Оценить всю его животворную могучую, прелесть сможет только тот, кто через край хватил: степного бурана или ледяной воды. Как здорово тогда оказаться на горячей печи и с ликованием почувствовать, как оживает в тебе окоченевшая душа, как расправляет она трепетные свои крылья.

Очевидно, нечто подобное коснулось и пыжовской закостенелой души. Проговорив угрожающе: «А если я тебя за это…», он самокритично умолк.

А хозяин жизнерадостно спросил:

— Голый-то! Что ты можешь? Ты мне милиционера раздень, я и его не испугаюсь. Хвати-ка вот для сугреву.

— То-то, что я голый, — проворчал Пыжов, принял до края налитую чашку и, стараясь не расплескать ее, поднес к носу. Зажмурил глаза и с неожиданной нежностью прошептал:

— Отрава!..

После чего, причмокивая и сладострастно двигая бровями, присосался к чашке.

— Отрава, — повторил он, выдувая самогонный дух.

Хозяин восторженно подхватил:

— Я и говорю: отрава! — Он подпрыгнул, примостился на краю печки и крикнул: — Зиновея, ты там чего!

— Даю, — послышался снизу женский голос, и в руках хозяина оказалась большая деревянная чашка, в которой, истекая острым соком, лежали ломти соленого арбуза.

Хозяин снова налил чашку и выпил сам. Предложил Боеву и, когда тот отказался, с отчаянием воскликнул:

— Этого никак уж нельзя!

Тогда Боев выпил и уже не пережил того потрясения, как от первой чашки. Пыжов выпил безотказно. Погружая свои щеки, как в чашу, в склизкую мякоть соленого арбуза, он проворчал:

— Понастроили тут хуторов по всей степи. Три двора и — хутор. Понатерпелся я, пока вас, чертей, охватил.

— Это правильное слово, — откликнулся хозяин. — Охватили — не продохнешь. — Он выпил и, не закусывая, самозабвенно запел: — Хуторочки, хутора, ветром шиты, небом крыты…

Пел он самозабвенно и с удовольствием, широко разевая мохнатый рот и закидывая голову. И, надо