— Кому надо? Пыжову?

Поставив стакан на стол, Стогов прошел к дивану и сел.

— Бюро состоит не из одних Пыжовых. А ведь и он, в сущности, очень преданный и работящий. Но совершенно безграмотный, особенно как специалист. Иногда кажется, что он просто давно уже перестал быть человеком. Черт его знает, кто он. Какая-то деталь механизма. Винтик, что ли?

— А если это опробование приведет к аварии?

— Нет. Основная весенняя вода прошла, а та, что осталась, вряд ли дойдет до отметки. Плотину мы построили надежную. Выстоит. Гребень у нас еще не укреплен, так до него вода не поднимется.

— А если поднимется?

— Откроем заслоны.

Роман знал, что будет, если вода пойдет через гребень плотины. Все полетит к черту. Но Стогов уверен — до аварии не дойдет. Но разве в этом дело? Зачем нужна_: вся эта затея с парадным пуском плотины, который даже в рапорте не отважились назвать пуском, а назвали опробованием?

— Этот день, — продолжил Стогов, — решено считать праздником окончания сева в районе. Уже все оповещены. Как у вас дела в парке? Смотрите, чтобы все было на высоте.

— В общем, вас уговорили?

— Нет. Мне просто надоели уговоры. Мешают работать. А вы — нытик, бросьте это. Все будет отлично.

Он сильно потянулся и, как человек много и хорошо поработавший, устало откинулся на спинку дивана. Глядя на него, Роман с веселой решимостью сказал:

— Вы же сами говорили, что это очковтирательство. Надо было стоять на своем. Отстаивать.

— Нет, — Стогов махнул рукой. — Ничего не надо. Никто от этого не пострадает.

Роман так и не отошел от двери.

— Никто не пострадает. А принцип?

— Мои принципы вам известны. Я борюсь только «за» и никогда «против». За свое дело. Чужие принципы меня не волнуют, против них я не борюсь.

— Нет. Так нельзя. Вы такой сильный и такой умный. Нет…

Стогов проговорил: «О-хо-хо…» Устало поднявшись, он подошел к окну, снова взял стакан. Сделав глоток, ошеломил Боева новой и не первой за день загадкой:

— Кроме того, припомнили мне один мой поступок, связанный с моей женитьбой. Я считаю его, ну, допустим, продиктованным моим убеждением. Законом честности. А некоторые товарищи определили этот поступок как притупление бдительности. Ну, черт с ними, с этими рассуждениями. — Он налил из графина, тоже толстого и зеленого, как стакан, еще воды. — Каким-то салатом накормила меня Сима. Очень пронзительным. Под такой только водку пить. Приходите сегодня вечером. И мы с вами под этот салат надерябаемся.

Утром два председателя встретились на дороге, разделяющей их поля. Один приподнял выгоревшую кепку, другой — потрепанный армейский шлем, пожали друг другу руки и сделали вид, что вышли сюда совершенно случайно, что никакого дела им нет до того, как там работает сосед.

— Ну, как живешь? — спросил Шонин.

— Ничего, — скучающе ответил Крутилин, — живем. Чего нам.

Они постояли, покурили каждый из своего кисета, поглядывая на небо, поговорили насчет дождя и решили, что к вечеру дождь соберется. К вечеру или даже пораньше, потому что уже сейчас парит немыслимо. Потом Шонин спросил:

— Много кончать-то?

— Есть еще, — вздохнул Крутилин.

Опять оба посмотрели на небо, старательно затоптали окурки и разошлись каждый в свою сторону, стараясь даже украдкой не взглянуть на поля соседа. Колхозы уже закончили сев на своих участках и работали теперь сверх плана.

У Крутилина осталось немного. Если все пойдет хорошо, то к вечеру и закончат. В ходу были все конные сеялки. Тут же за ними шли бороны, заделывая семена. Мальчишки-бороноволоки пронзительно посвистывали, подбадривали усталых коней; на дальнем поле, у самой балки, работал тракторный агрегат.

Все были в поле. Даже сторожа Исаева приставили к боронам. Старик противился, доказывал, что работа эта мальчишечья, а вовсе не стариковская и что он — хворый, но все знали настоящую его хворь. Сегодня престольный праздник, и старик еще с вечера распланировал сходить в баню, в церковь, после этого выпить за обедом и вообще отдохнуть.

В бригаде над ним посмеивались, кто-то уже составил по этому случаю пословицу: «Кому дорог престол, у того пустой стол».

Шагая за бороной, Исаев все время оглядывался и даже по временам снимал шапку, но перекреститься не решался: засмеют.

— Эй, заело! — крикнул работающий по соседству Игнат Щелкунов.

— Нечего зубы скалить, — огрызнулся старик. — Жара нестерпимая.

И, вытерев шапкой пот, зашагал дальше. Но комсомолец не угомонился:

— Дед, брось свои мечтания. Жми в четыре руки.

Это было утром, а уже в полдень Крутилин, оглушенный яростным предгрозовым жаром, забежал в общежитие. Только на одну минутку. Но здесь стояла такая тишина и такая прохлада, что он не совладал с желанием отдохнуть, закурить.

Опустившись прямо на порог, он собрал последние силы и закурил.

Он имел на это право: все шло хорошо, к вечеру сев будет полностью закончен. Вот сейчас докурит и снова в бой.

Дребезжит тарантас по дороге. Крутилин даже с места не двинулся. Шаги в сенях. Чей-то пропыленный сапог перемахнул мимо Крутилина через порог. Он поднял голову: Пыжов. Пылающее лицо, мокрые от пота лохматые брови. Он бросил на стол брезентовый портфель, расстегнул ворот гимнастерки, вырвал и отбросил в угол почерневшую, липкую от пота и пыли полоску подворотничка.

— Вот, — проговорил он осуждающе и требовательно, — ищешь его по всей степи, а у него перекур с дремотой. — И без всякого перерыва: — Дай-ка и мне.

Взяв у Крутилина кисет, он начал свертывать папиросу.

— Как у тебя?

— Сверхплановые заканчиваем.

— Это хорошо. А Шонин запурхался.

Крутилин промолчал. Ему с первых дней сева стало ясно, что Шонин не выдержит сроков и на этот раз сорвется. Слишком долго они раскачивались, и все у них не ладилось. И только за последние дни развернулись, но уже было поздно.

— Запурхался, — повторил Пыжов, — а из области звонят… Какие у, тебя на сей счет мысли?

— Мысли у меня такие: у себя кончим — помощь окажем.

Пыжов размеренным, диктующим тоном начал задавать вопросы:

— Тебе что дороже: честь района или своя честь? Хочешь реванш взять за прошлый год? А знаешь, как это называется? Узковедомственный подход. А мы должны все силы бросить на поддержку передового колхоза и равняться по нему.

Чувствуя, что его занесло, Пыжов закашлялся. Крутилин решил не отвечать на вопросы, которыми сыпал Пыжов. Тогда тот понял, что никакие тут разговоры не помогут, прямо сказал:

— Трактор я у тебя забираю.

— Не дам. — Крутилин поднялся. — Здесь я хозяин.

— Как это не дашь? Хозяин! Ты что — единоличник? Кулак? Анархию разводишь?

— Слов ваших я не боюсь. Сказал: не дам, и не дам.

— Я тебя последний раз по-партийному спрашиваю…

— Душу вынимаешь, товарищ Пыжов! Видишь: ребята дерутся, как в бою.

Крутилин шагнул от порога, лицо его, обожженное солнцем и ветром, потемнело. Глядя прямо в это