же.
— А шо не сами, Давид Маркович? — насторожился Эммик.
— Так за отдел БХСС он отвечает. Ему и карты в руки.
Минуя обалдевшего Эммика, Гоцман неторопливо направился к себе. По пути остановился, провожая взглядом тяжело нагруженную телегу, покидавшую двор. Сзади, сгорбившись и по-крестьянски свесив ноги, сидел дядя Ешта. На Давида он не взглянул.
— Как я понял, вы возражаете? — издалека долетел обиженный голос Эммика.
— Сильно возражаю, Эммик, — кивнул Гоцман. — Так возражаю, шо, будет время, и я тебе ухи отвинчу…
В его комнатах пахло так, как пахнет обычно в домах, недавно переживших ремонт, — свежей побелкой, деревом, масляной краской. И самое главное, пахло Домом. Давид уже свыкся с тем, что Дом — это не для него, что в своей конуре он только ночует иногда. А Нора, которая сейчас, негромко напевая, гладила свежевыстиранное белье, смогла одним своим присутствием внести в эти стены что-то неосязаемое, то самое, что и делает любую дыру — Домом. Немногим женщинам это дано. И у Давида при виде женщины, гладящей белье, снова тихонько, сухо сжало сердце…
Не ко времени это все. Если за него возьмутся, то возьмутся и за нее, и за Мишку… Недаром ворам в законе запрещено жениться и заводить семью. Потому что человек для семьи все, что хочешь, сделает. Для милиции тоже пора такой закон вводить, грустно усмехнулся Давид…
— Нора, — глухо проговорил он с порога. — Мы с тобой хотели расписаться… Ты только не думай ничего плохого, ладно?.. Просто… давай подождем чуть-чуть. Повременим.
Лицо Норы мгновенно затуманилось, губы сжались. Она стиснула пальцы на ручке тяжелого утюга. Гоцман, подойдя вплотную, ласково обнял ее за талию, прижался носом к теплой шее.
— Ну вот… Я ж говорил — за плохое не думай. Это не потому, шо я тебя не люблю или еще шо такое… Мы — муж и жена, и все за то знают. Просто… время дурное пошло.
— А может… может, все обойдется? — Она оставила утюг, вывернулась из рук Давида и взяла его лицо в свои ладони. — Все обойдется, слышишь… И мы… распишемся.
— Та распишемся, то ж само собой, — растерянно улыбнулся Давид. — Я просто за то, шобы… не очень спешить. Мало ли…
Сказал и сам понял, как неубедительны его слова. Нахмурился. Нора смотрела на него, и губы у нее дрожали от обиды.
— Я тебя о чем хочу попросить… За Мишкой присмотри, если шо. Ладно?..
На этот раз в «предбаннике» кабинета Чусова дежурил другой лейтенант — вежливый и почтительный. А может, его просто предупредили, что с Гоцманом нужно обращаться аккуратно. Так или иначе, аудиенцию у начальника Управления окружной контрразведки Давид получил без промедления. Через минуту лейтенант принес стакан крепкого чая с сахаром, поставил перед гостем и бесшумно удалился.
— …Сам придумал или кто подсказал? — задал один-единственный вопрос Чусов, когда Давид закончил свой монолог.
— Сам, — усмехнулся Гоцман. — Своим умом дошел… Ну так шо?
Чусов поерзал, удобно устраиваясь в кресле. Пристально вгляделся в уставшее, изможденное лицо Гоцмана.
— А ты понимаешь, чем это может грозить? Что произойдет в том случае, если…
— А то, — усмехнулся Давид.
— М-да… И ночной отстрел, значит, прекратить?
— Да. Немедленно причем.
— Ишь ты… «Немедленно»… Ты, Давид Маркович…
Чусов, не договорив, откинулся на спинку кресла, в задумчивости хрустнул пальцами. Гоцман ждал, позванивая ложечкой в стакане.
— Ладно, я доложу маршалу… А может, ты сам? Или вместе?..
— Тебе доверия больше.
— Хорошо, — кивнул Чусов, — я все понял. Иди. Спасибо…
Давид пошел к двери, когда полковник внезапно окликнул его:
— Подожди… Ты… вот что я хотел сказать. Не сердись на всякое такое… когда мы друг с другом цапались. Я хотел сказать, что это… рабочие моменты. Не знаю, как ты, а я без задней мысли… И без камня в кармане.
Гоцман помедлил, взявшись за дверную ручку.
— Та я же все понимаю. Главное, шо камень в кармане все ж таки есть… И там не просто камень, а такой булыжник, шо вся Одесса может дрогнуть. И не только Одесса.
— Ничего, — уверенно произнес полковник. — Теперь главное — Жуков.
Дождавшись, когда за Гоцманом закроется дверь кабинета, Чусов снял телефонную трубку:
— Начальника оперативной группы ко мне. Пулей!..
Глава двенадцатая
На этот раз Кречетов шел к оперному театру медленным, тяжелым шагом. Не покупал цветов, не чистил сапог, не шутил, не смеялся. Даже не насвистывал. Лицо майора было угнетенным, под глазами набрякли мешки.
«Как все-таки освещение меняет здание, — думал он, глядя на вырастающий впереди театр. — Солнце, день — и прекрасное венское барокко, бог знает как перенесенное сюда, в эти края… А сумерки, тьма — и без подсветки опера умирает. Становится тяжеловесной, грузной, похожей на древнеримские цирки, ас ними только одна ассоциация — гладиаторы. Где я еще видел такой странный оперный театр, навевающий мысли о древнем Риме?.. Ага, в Минске, в сороковом. Там, впрочем, торжество советского предвоенного стиля, серый бетон, не хватает только Сталина с поднятой рукой на крыше. Впрочем, его наверняка разбомбили, такая роскошная цель в центре города, да еще на горе».
Навстречу с совсем юной девушкой под руку шел молодой капитан инженерно-авиационной службы с красной нашивкой на кителе. Вежливо козырнув, он обратился к Кречетову:
— Здравия желаю, товарищ майор!.. Прошу прощения, не подскажете, как нам к Дюку попасть?
— С удовольствием, — улыбнулся Кречетов. — Вон видите здание?.. Это горсовет. У него начинается Приморский бульвар…
Мимо на большой скорости, судорожно рявкнув сигналом и обдав людей светом фар, прокатил груженный битым кирпичом «Студебеккер»-самосвал. В душном вечернем воздухе заклубилось бурое пыльное облако.
Капитан, поблагодарив за разъяснения, повел свою юную даму по направлению к морю. Кречетов вздохнул, глядя им вслед. С недовольной гримасой перевел взгляд на свои брюки, запачканные медленно оседающей на мостовую мелкой кирпичной крошкой. Наклонился и несколькими ударами ладони сбил с правой штанины форменных брюк коричневые следы пыли.
— …Вот так! — Для пущей убедительности Славик наклонился и показал, как именно майор отряхивал брюки. — Струсил себе да и пошел дальше в театр.
Штехель, кусая от волнения губы, взволнованно расхаживал по комнате.
— Он один был?
— Один.
— Точно?!
— Я ж говорю… Правда, перед театром до него какой-то капитан с бабой пристал.
— И что?! — напрягся Штехель.
