— Приехала после освобождения… И нашла работу. Не сразу, правда… На заводе имени Старостина… Я в Сибири окончила бухгалтерские курсы, а им как раз требовался бухгалтер.
Давид с силой вмял папиросный окурок в карманную пепельницу, поставил пустую рюмку на тумбочку.
— А почему… представитель буржуазии?
— Так я же и есть типичный представитель буржуазии. — Он почувствовал, что она улыбнулась во тьме. — Мой отец — офицер царской армии… Служил в 15-м пехотном Шлиссельбургском полку… Потом оказался в украинской армии Скоропадского, воевал у Деникина. Он погиб в девятнадцатом, во время взятия Орла… Мне было тогда восемь. Мама преподавала в гимназии русскую литературу. Ее сослали в двадцать восьмом как вдову белого офицера. Кто-то донес… И меня с ней заодно, конечно. В Алма-Ате я и познакомилась с будущим мужем. Когда ходила к нему отмечаться в комендатуру… А потом его перевели в Москву…
— Странно, — задумчиво произнес Давид. — И мой батя в девятнадцатом тоже был под Орлом. У красных… Он рассказывал, шо, когда Орел взяли белые, то дождь лил и был уже вечер…
— А сейчас мы с тобой, — счастливо рассмеялась Нора.— Вместе…
Давид притянул ее к себе, обнял теплые плечи:
— Скажи, ты так долго… не подпускала к себе… из-за этого? Из-за того, шо ты… не Нора, а я из милиции?
Она молчала, опустив голову.
— Ты моя глупая… — Давид нежно, сам себе удивляясь, поцеловал ее в лоб. И тут же засмеялся: — А знаешь, я… ты мне почему-то показалась с самого начала такой далекой-далекой, из не нашего времени… я вспоминал тех барышень, которых видел в детстве в Одессе… и думал о них, что у них не жизнь, а сахар. А теперь видишь, не ошибся… Ты, оказывается, и есть благородных кровей…
Нора тихонько рассмеялась:
— Да каких же благородных?.. Мой папа был офицером, но это же ни о чем не говорит… Его отец, мой дедушка, — обычный священник. А прадедушка — крепостной крестьянин.
— Во дела, — изумленно выдохнул Гоцман. — А как же это… офицеры, белая кость?
— Так это только в учебниках пишут, — вздохнула Нора и нежно, сильно поцеловала его в губы…
И Давиду вдруг показалось, что это счастье творится вовсе не с ним. Да и не было никакого счастья, а просто — забвение, сладкий провал во что-то неосязаемое, невыразимое…
В темноте гулко раздавался топот ног. Судя по всему, по улице бежало не меньше десятка человек, причем двое сильно опережали остальных. Это Платов понял сразу, он не забыл навыков, приобретенных в разведке. А потому на всякий случай подался поближе к пыльному покосившемуся забору. Во тьме могут не разглядеть и пробежать мимо.
Показался первый бегущий. Парню с глуповатым, разгоряченным от бега лицом было лет двадцать, и его профессию можно было определить за версту — блатной. Парень бежал суматошно, тяжело дыша, и на его лице явственно читался ужас.
Громыхнул выстрел. Парень жалко вскрикнул, выбросил руки вперед, словно желая избежать столкновения с землей. Пуля отбросила его на несколько шагов, прямо к ногам Платова.
Секунд через пять рядом уже стоял такой же разгоряченный, часто дышащий преследователь — рослый, плечистый, стриженный ежиком. В руке он сжимал «парабеллум». Только вот одет был этот человек странно — в двубортный костюм заграничного покроя. Он перевернул убитого на спину, сплюнул, тяжело дыша, и, пряча оружие, успокоительно кивнул сжавшемуся Платову:
— Все путем, браток, не боись…
Топот остальных бегунов был уже близко. Тишину разорвал пронзительный милицейский свисток. Убийца, спохватившись, бросился дальше. Встреча с милицией в планы Платова тоже не входила. Поэтому он перемахнул через забор.
Замок в квартире, где еще недавно жил покойный Фима Полужид, тихо щелкнул. Убедившись, что все в порядке, Довжик осторожно спрятал тихо звякнувшую связку отмычек в карман и в следующий момент заметил испуганно выпученный глаз Петюни, выглядывающий в щелку своей приоткрытой двери.
— Ч-ш-ш, — прошипел Довжик, прижав палец к губам. — Нора?..
Глаз продолжал обалдело изучать ночного визитера. Довжик молча развернул удостоверение, поднес к щели.
— Давид Маркович?.. — Довжик вопросительно ткнул пальцем в дверь Норы.
Петюня горячо закивал.
Спрятав удостоверение, майор чуть слышно постучал в запертую дверь Норы. Тихий женский голос спросил:
— Кто?
— Извините… Передайте, пожалуйста, Давиду Марковичу, что его ждет Довжик.
Двор тонул в непроницаемой тьме. Довжик и Гоцман двигались почти на ощупь. Внезапно майор остановился:
— Все. Дальше мне ходу нет.
Очень медленно Гоцман пошел в глубь двора. И замер, услышав позади себя хриплый вежливый голос:
— Давид Гоцман?.. Пистолетик, будьте добры.
Помедлив, Давид протянул во тьму свое оружие. Почувствовал сквозь ткань пиджака, что в спину ему уткнулся ствол пистолета. Ловкие пальцы извлекли у него из кармана складной нож.
— Прошу, — наконец произнес хриплый голос. — Угловой подъезд, третий этаж, квартира 22… Осторожно, не споткнитесь. Там лестница скользкая.
Дверь квартиры номер 22 была предупредительно раскрыта. Высокий плотный парень, подозрительно ощупав Гоцмана взглядом, жестом пригласил пройти в комнату.
Пожалуй, ни в каком другом доме Гоцману не доводилось видеть столько книг. Книги стояли на полках уходивших под потолок книжных шкафов, лежали высокими стопками на полу и на подоконнике. Тусклая лампочка под потолком выхватывала из полумрака золотые буквы на корешках. На круглом столе посреди комнаты — длинные вязальные спицы, четки и бумаги. Чуть слышно пахло пылью, которую заглушал тонкий, приятный аромат — что это такое, Давид вряд ли смог бы определить, ладан, что ли?..
Гоцман протянул руку к бумагам на столе, но сзади зашуршала портьера. Высокий, хотя и чуть сгорбленный годами седой старик, надменно вскинув породистую голову, смотрел на Давида невероятно яркими льдисто-синими глазами. На миг Гоцману даже показалось, что он сталкивался с таким странным, завораживающим взглядом. «У Марка, когда он был болен», — вспомнил он.
— Вы кто? — высоким скрипучим голосом произнес старик. На нем был длинный, почти до пола, ветхий голубой халат и домашние шлепанцы.
— Гоцман, начальник отдела по борьбе с бандитизмом… А вы?
— Я?.. Игорь Семенович. Можно ваше удостоверение?
Гоцман раскрыл свою красную книжечку. Хозяин квартиры, ступая неторопливо, приблизился и неуверенно взял удостоверение, ощупывая его чуткими кончиками пальцев. Ярко-синие глаза продолжали смотреть на Гоцмана.
— Извините, — неожиданно произнес он, протягивая руку вперед и водя пальцами у лица гостя. — Тепло… тепло… Странно.
Игорь Семенович обошел стол, уселся в ветхое вольтеровское кресло. Неточным движением взял со стола четки. Гоцман, внимательно следя за его манипуляциями, усмехнулся:
— На слепого вы не тянете.
— А я и не слепой. — Старик взглянул прямо в глаза Гоцману. — То есть глаза мои не видят, но есть другие чувства… Возьмите стул.
Давид отвернулся, шагнул в угол за стулом, снял с сиденья и переложил на пол несколько толстых
