авторитетов Одессы. На них смотрели некрасивые, грубые, иссеченные шрамами, угрюмо насупившиеся или же, наоборот, лихо улыбающиеся, веселые, симпатичные, внушающие доверие лица. Старые и молодые. Были на этом стенде и дядя Ешта, и Писка, и Чекан, и много кто еще…
Офицеры смотрели на них холодными внимательными глазами. Запоминали.
— Ну что, Лапонин, поработаем?.. — Русначенко хлопнул по плечу своего подчиненного. — Ну и смешно же ты выглядишь в штатском, я тебе доложу…
—Ничего, товарищ капитан, — засмеялся лейтенант. — Это ж для дела полезно, маскировка, как на фронте… А правду сказал этот полковник, что вы первым начали выполнять задание?
Русначенко молча кивнул, задерживаясь взглядом на фотографии Чекана. С покоробленной карточки на него холодно смотрел плотный человек со шрамом у виска.
…Василий Платов, посвистывая, шел по пыльной улице, стараясь держаться в тени. Навстречу проехал, подпрыгивая на ухабах, обычный фургон — видавшая виды полуторка с надписью «Хлеб» на кузове. Внезапно за его спиной заскрипели тормоза, видно, машина на минуту остановилась. Раздался звучный хлопок двери. Через пару секунд мотор снова взревел, скрежетнула переключаемая передача.
Обернувшись, Платов увидел, что фургон пылит, удаляясь, а на улице появились трое высоких, плечистых молодых мужчин. Все они были, как на подбор, одеты в просторные заграничные костюмы и шляпы, несколько странно смотревшиеся по такой жаре. Впрочем, на что только не пойдет одессит, чтобы выглядеть завлекательно, особенно в глазах противоположного пола… Платову показалось, что и стоят мужчины тоже необычно — словно воинское подразделение, выстроившееся для получения боевой задачи. Только что автоматов не хватало.
Один из мужчин издали пристально взглянул на Платова. Тройка как по команде повернулась и бодро, чуть не в ногу, зашагала в переулок, держа руки в карманах брюк.
Платов усмехнулся, покачал головой. Убедившись, что странные незнакомцы скрылись, вернулся на полквартала, к нужному дому, и трижды затейливо постучал в калитку. Пока хозяин гремел засовами, разглядывал дом. Дом был как дом — деревянный, одноэтажный, с безвкусными наличниками, выкрашенными в блекло-голубой цвет, с вынесенным во двор олеандром в кадке, полуржавым ящиком с выдавленной на нем надписью «Для писем и газет» и не менее затертой табличкой с профилем пса и предупреждением «Осторожно, злая собака». Впрочем, лая слышно не было, да и будки во дворе не наблюдалось.
Наконец хозяин, маленький человечек с седыми бровями и скорбными глазками, справился с запорами. Записку, которую протянул ему Платов, он изучал так долго, что визитер не выдержал:
— А мне сказали, что вы умеете читать.
— Я умею… — обиженно поджал губы хозяин, не оценив иронии. — Я умею читать, но не понял, почему вас рекомендуют.
— Понравился, — коротко отозвался Платов.
— Чем же?
— Общими знакомыми.
Хозяин сунул записку в карман и внимательно осмотрел его с ног до головы, задумчиво двигая одной бровкой. Платов с трудом сдержал себя, чтобы не рассмеяться.
— Что-нибудь на словах?
— Да. Меня просили передать, что… ноги его лучше. Услышав пароль, хозяин оживился, суетливым жестом потер руки.
— Вы извините… Сейчас такое время.
— Я понимаю, — перебил Платов, — осторожность не повредит.
— То есть вы хотите поиграть, — уточнил-спросил хозяин и тут же тяжело вздохнул: — Но вы же знаете, некоторые играют на деньги… Это так неосторожно!
Платов достал из кармана пиджака пачку червонцев, постучал пальцем по верхней банкноте:
— По маленькой? Почему бы нет?
— Запрещено законом, — снова вздохнул хозяин. — И так не хочется его нарушать!
Платов молча отсоединил от пачки две синие бумажки по десять червонцев. В глазах хозяина блеснул жадный огонек, пальцы, принявшие купюры, слегка затряслись.
— За игрой я люблю кофе пить, — сказал Платов, брезгливо следя за реакцией хозяина.
— Я постараюсь, постараюсь, — подобострастно закивал тот. — Хороший кофе можно найти, надо только знать людей… Приходите сегодня, часиков в десять. Позже не надо — в Одессе неспокойно…
В квартире Марка везде было яркое солнце. Оно лилось сквозь распахнутые настежь окна, лучилось в чисто вымытых стеклах, ласкало лепестки свежих цветов, стоявших в вазах, озаряло застекленные фотографии на стенах. И два счастливых человека, присевшие на подоконник открытого во двор окна, улыбались этому солнцу и этому летнему дню. Галя приникла к груди Марка, нежно обнимая его, тот ласково перебирал пальцами ее волосы.
— Марк?.. — не веря своим глазам, с порога хрипло проговорил Гоцман.
Арсенин остановился в дверях за его спиной, широко улыбаясь. Марк неторопливо обернулся. Его выбритая наголо голова была перевязана. А глаза из отстраненных и далеких стали совсем другими — теплыми, прежними. Как в те времена, когда они с Давидом были закадычными дружками, молодыми и беспечными…
— А, Д-дава, — слегка заикаясь, проговорил он своим сильным добрым голосом и, осторожно высвободившись из объятий Гали, пошел, прихрамывая, к другу. — Здравствуй, Д-дава. Я очень соскучился п-по т-тебе…
Мужчины стиснули друг друга в объятиях. Галя вытерла счастливые слезы. Да и у Гоцмана глаза были на мокром месте… Он звучно похлопал Марка по спине.
— Говорит! Говорит, а!.. — Радостно улыбаясь, он разглядывал друга, словно видел его впервые. — Нет, Галь, ты глянь, а?! Ведь говорит же, чертяка…
— Говорю, г-говорю, — с неожиданным раздражением кивнул Марк и, отпихнув от себя Гоцмана, начал кружить по комнате. — Г-говорю я! И д-дальше что? Что д-дальше, Д-дава?.. Д-да не смотри ты так на меня — н-нормальный я, н-н-нормальный…
— А-а, — чуть успокаиваясь, протянул Гоцман, — так тебя выписали?
— Н-нет, я с-сбежал… Да здоровый я, здоровый!.. Н-на мне же все, как на собаке… Т-тем б-более, что операцию д-делал лучший хирург г-госпиталя. А г-где Фима? — неожиданно спросил Марк.
От этого вопроса Гоцман вздрогнул. Отвел глаза, сглотнул.
— Фимы… нет.
— Я знал… — Марк кивнул неожиданно спокойно, да что там — пугающе спокойно. — Я т-так и знал… Убили… П-понимаешь? Я это знал…
Гоцман, ничего не понимая, быстро обменялся взглядом с Галей. У нее на миг затуманилось лицо, она стала прежней — уставшей, ссутулившейся, вечно плачущей…
— Ты… что-то чувствуешь?
— Д-да, —кивнул Марк.
— Что?
— Что д-дальше, Д-дава? Не знаю…
Гоцман криво улыбнулся.
Гоцман и Арсенин вышли из прохладного, пахнущего кошками подъезда дома, где жил Марк, во двор. Хорошо было здесь, в этом маленьком летнем дворе. И даже не верилось в то, что совсем недавно, неделю назад, отсюда они провожали Марка в Москву, на операцию. И лил дождь, и буксовал у подъезда не желающий заводиться грузовик.
— Нашли сообщника Лужова? — неожиданно спросил Арсенин, когда они уже свернули в подворотню и шли к улице.
Давид настороженно покосился на врача:
— С чего ты взял, шо был сообщник?
— Я, конечно, не сыщик, но Конан Дойла в детстве читал, — усмехнулся Арсенин. — Там были
