Одессы, да и с воображением у него все было в порядке. Задумчивая улыбка осветила лицо офицера, он даже забыл о том, что Тоня опаздывает уже на двадцать минут.
— А вот и я! — раздался свежий голос Тонечки. В легком летнем платье, кокетливой шляпке, надвинутой на одну бровь, и туфлях-«москвичках» она была просто очаровательна. — Фу, какие противные цветы!.. И почему все мужчины так похожи друг на друга — чуть что, сразу розы?.. — Она капризно надула губки, принимая от майора пышный букет.
— А по-моему, это абсолютно ваш цветок, — парировал Кречетов. — Вы и сами похожи на алую розу.
— Алая роза, белая роза — это что-то из древней истории, да?.. Не успели пригласить девушку на свидание и уже начинаете блистать эрудицией?.. — Она задорно улыбнулась.
— Рядом с вами блистать при всем желании невозможно, — улыбнулся Кречетов, — ваше сияние, Антонина Петровна, затмит решительно все… А война Алой и Белой розы — это не такая уж древняя история, как вам кажется.
Тоня взяла майора под руку.
— Во-первых, в знак особого расположения разрешаю вам звать меня Тоней и на «ты», — заявила она, — а во-вторых, после репетиции и общения с тираном Шумяцким я жутко устала и хочу есть. Только не вздумайте меня везти в ресторан на троллейбусе или трамвае, слышите?.. А за что у вас орден? — Она коснулась пальчиком ордена на кителе Кречетова.
— За образцовое выполнение важного задания командования, — строгим и одновременно таинственным тоном пояснил майор и рассмеялся. — Ну что же, поедемте ужинать?.. Дальнейшую программу обсудим в ресторане… Такси!..
На площадь очень вовремя въехал один из немногочисленных одесских таксомоторов — трофейный красавец-кабриолет «Штевер-Аркона». Кречетов махнул рукой, останавливая машину.
— Где вы будете ехать?..
— В гостиницу «Красная»!
— В «Бристоль»? — хмуро отозвался водитель. — Так бы и говорили…
Глаза Тони просияли — в «Красной», которую одесситы упорно продолжали величать «Бристолем», был один из лучших ресторанов города.
Двор, где жил Гоцман, давно не видел такого погрома. И устроил его, конечно же, Эммик Два Больших Расстройства, чтоб он был здоров. Внизу, на лавочке, уютно устроился дядя Ешта. А сам погром творился на галерее, опоясывающей дом. Нарядно одетый Эммик хотел, прямо скажем, немногого — всего- навсего спуститься по лестнице во двор. Но мать была с ним несогласна.
— Не пущу! Не пущу! — клокотала тетя Песя, загораживая своим внушительным бюстом путь на лестницу. — Шо хочешь со мной делай, а не пущу!
Эммик не щадя сил бился за свое счастье. Его вишневые глаза были полны неподдельной страсти. Белая выходная рубашка насквозь промокла от боевого пота.
— Мама, я зарежу себя ножиком! — в отчаянии завопил Эммик, убегая в комнату. Видимо, он понял бессмысленность простого штурма и решился на военную хитрость.
— Режь! — патетически отозвалась тетя Песя. — Режь, делай маму сиротой!
Утирая слезы, она присела на истертые ступеньки лестницы. Из комнаты Эммика доносились грохот и звон вперемежку с воинственными криками. Пожалуй, даже ударник из оркестра, в котором играл Рудик Карузо, не смог бы понаделать такого шума.
— Давид Маркович!.. — Завидя вошедшего во двор мрачного Гоцмана, тетя Песя подпрыгнула на ступеньках, как мяч, и извлекла из-за пазухи смятый листок. — Вы посмотрите, шо он ей написал! «Рыбанька моя»! Ой, я не могу… «Рыбанька»! Давид Маркович, она ж подействовала на Эммика через свою женскую часть! Он же ж не устоял, он такой доверчивый!..
— Тетя Песя, шо вы сыну жизнь ломаете? — заметил дядя Ешта.
— Вот уважаю вас! — взвилась от негодования тетя Песя. — У вас светлая голова, много повидавшая горя в этой прекрасной жизни! Но сейчас — тьфу вам под ноги! За ваше каменное сердце!
На галерее вновь показался решительно настроенный Эммик. Он раздувал ноздри и сверкал очами.
— Мама! — завопил он, неожиданно запуская в мать поочередно двумя большими суповыми ложками. — Я так и так уйду! Я убью тебя совсем, но я вырвусь до нее!..
С неожиданным для всех проворством он перевалил свое крупное тело через ограду галереи и брызнул к подворотне. Тетя Песя, нагнувшаяся было подобрать валявшиеся в пыли ложки, с воплем бросилась за ним.
— Кудой?! Она же красавица! Ты ей не сдался, ей же нужны только наши метры!.. Она тебе обманет! Я вырву ее ноги!.. Я знала ее мать, она в двадцатом году уехала с Врангелем из Крыма!..
— Эммик собрался на свиданку, — пояснил дядя Ешта Гоцману, провожая тетю Песю взглядом.
— А шо, как есть красавица? — с трудом улыбнулся Давид.
— Не видал, — серьезно отозвался Ешта.
Глядя на него, Гоцман тоже посерьезнел. Присел рядом на скамью, устало сложив на коленях руки. Помолчали.
— Сегодня подрезали Иону и двух его корешей… — негромко произнес сосед.
— Знаю.
— Спусти по-тихому… — попросил дядя Ешта, глядя в сторону. — Твой капитан со шрамом их переиграл. Не надо, шобы об этом много говорили… Иона по твоей наводке суетился. Люди могут не понять.
— Добро. А шо за капитана?
— Кличка Чекан, — буднично произнес дядя Ешта. — В Одессе светился еще до войны. Потом при румынах мелькал. Ни с кем близко не сходился. Подламывал сберкассы. Вроде работает на какого-то Академика… Кто такой — не знаю.
— Через кого всплыл той Академик? — напрягся Давид.
— Был такой мутный фраерок — Эва Радзакис… Крутил баранку инкассаторской машины. Потом исчез. До этого светился на восьмой Фонтана. Как-то под большой стакан болтанул, что в деле с Чеканом. Но тот не главный, крутит всем Академик.
— А кому это Эва сболтнул?
Но дядя Ешта, будто не услышав вопроса, задумчиво смотрел вверх, туда, где в вечернем небе чертили голуби. Где-то далеко свистели пацаны, прозвенел трамвай. С улицы доносились негодующие вопли тети Песи. Эммик отвечал издали, похоже, он был уже за квартал от нее.
— Давид Маркович, еще есть к тебе просьба… Хлопцы кровь свою пролили. Старались… Фиму не из наших кто-то тронул. Отмени ты свое слово. Не зли людей.
Гоцман взглянул на дядю Ешту сбоку — тот говорил вроде тихо, просительно, но лицо его закаменело.
— Ты мне угрожаешь, дядя Ешта?
Тот удивленно развел руками. А глаза были ледяными, как Черное море в январе.
Гоцман выдержал взгляд. Дядя Ешта вздохнул:
— Давид… Когда фашистам надо было задницу надрать, воры заодно с Советской властью были. И тебя уважили в горе. Все по-человечески. А дальше ж будет уже не по-людски… Зачем?
Гоцман помолчал немного, потом кивнул:
— Ладно. Последний вопрос. У кого Эва крутился на восьмом Фонтане?
Дядя Ешта снова вздохнул, медленно поднялся:
— Пора по домам…
И, уже тяжело ступив на порог своего небольшого домика, вдруг обернулся и бросил через плечо:
— Кажется, у Седого Грека. Точно не скажу…
Со стороны это, наверное, походило на пьяный танец на свадьбе — когда все уже подзабыли, зачем
