смотри и аплодируй…

— Э-э… — справился с собой Якименко. — Довжик работает. Пока — голяк.

— Картина маслом! — мрачно буркнул Гоцман. Секунду постоял посреди кабинета, раздумывая, потом коротко кивнул Якименко в сторону открытого балкона.

— Был у военных прокуроров, — негромко произнес он, сплевывая во дворик, где Васька Соболь драил ветошью запыленный ГАЗ-67. — Сегодня они не приедут. Твоих не сменят.

— Вот, здрасте вам через окно, — растерялся Якименко. — А мне шо делать?!

— Не расчесывать мне нервы…

Между тем в кабинете, который покинули офицеры, отнюдь не стояла мирная тишина. Находившиеся в ней граждане имели собственное мнение и право его высказать.

— Я извиняюсь очень сильно, но где таких, как ты, родют? — горько произнес директор артели, вытаскивая из кармана пиджака несвежий носовой платок и с фырканьем вытирая потные щеки. — Нехайгора тебя привел! Твой крестный! Поручился человек за тебе! А ты его…

— Вот только вас не надо! — оскалился в ответ инкассатор. За несколько минут он успел прийти в себя и даже стакан с пола поднял. — Кто будет мою мамку содержать? Вы?! Платите копейки, а сами тыщи загребаете!

— От здрасте! — искренне возмутился директор. — Тыщи!..

— А что, не так?!

— Я вкалываю не разгибаясь! — взвизгнул директор, взмахнув зажатым в кулаке платком. — Я тридцать инвалидов… кусок хлеба им даю, детям их, семьям! А ты этот кусок украл, фашист!

— Я сам чуть не погиб, — снова всхлипнул Михальнюк. — Я такая ж жертва…

— Ты не жертва, ты паскудник, — негромко заметил, поднимаясь со своей табуретки, Фима. — Ты не лопатник у фраера сработал, ты друзей под пулю подвел…

— А ты сиди, не гавкай! — враз вскинулся инкассатор. — Я тебя помню! На Екатерининской работал, сам в чужой карман залазил о-го-го! А теперь тута пригрелся?..

— Ах ты фраер гнутый… — с нежной улыбкой пропел Фима.

Дальнейшее потребовало вмешательства властей в лице сначала Тишака, а потом и прибежавших с балкона Якименко с Гоцманом. Михальнюк, завывая, ощупывал свежий фонарь под глазом, Фима тяжело дышал, а директор артели глазел на него с крайним удивлением, граничившим с испугом.

— Я думал, он у вас тут под арестом, — наконец протянул он, обращаясь к Гоцману. — А он тут главный за закон?..

— Я кровью искупил, — снова закипая праведным гневом, процедил Фима. — А ты румынам сбруи шил!..

— Из самой гнилой кожи! — парировал директор. — И еще трех евреев у себя в погребе скрывал!

— Они тебе и шили, кровосос! За то вся Одесса знает…

Фима и директор уже тянулись друг к другу, явно не в порыве любви и дружбы, но готовое было начаться побоище решительным образом пресек Гоцман. Он попросту сгреб Фиму за шиворот и вывел из кабинета.

— Дава, шо за манеры?

Фима попытался вырваться из крепкой руки Гоцмана. Тот, резко остановившись, развернул его лицом к себе.

— Ты что — краев уже не видишь? Ты здесь кто?!

— Я твой друг, — быстро сказал Фима.

Секунду Гоцман молчал, потом, тяжело дыша, выпустил ворот Фимы из кулака и подтолкнул его к выходу.

— Иди. Мне Омельянчук кажное утро холку мылит… Почему здесь Фима? Отчего он всюду лезет?.. Ладно, иди-молчи…

В дежурке, в окружении телефонов, считал мух рыжий веснушчатый парень с погонами младшего лейтенанта. Он благодушно кивнул на пропуск, которым небрежно помахал у него перед лицом Фима, но тут же изумленно раскрыл рот — Гоцман стремительным движением выхватил бумажку из рук Фимы и поднес ее к глазам.

— Эт-то что? — прошипел он через секунду, тыча пропуск в нос дежурному.

— Чи… число подчищено, товарищ подполковник, — еле выговорил тот, вмиг залившись краской.

— А почему пропускаешь? — цедил Гоцман.

— Так он же ж… он… Виноват, Давид Маркович. Сильные крупные пальцы Гоцмана вмиг превратили пропуск в горку серой рваной бумаги. Горку эту Гоцман вложил в горсть дежурному.

— Еще раз пропустишь его — съешь.

— За вас, Давид Маркович, хоть Уголовный кодекс вместе с толкованиями, — покраснел еще больше парень. — Только за шо вы так?!

Гоцман собирался высказать этому растяпе все, что он думает о нем, о несении постовой службы и бдительности, раскрыл было рот… и закрыл, глядя на крупные слезы, набухшие в уголках глаз юного офицера.

— Ладно, Саня, — смущенно проговорил он. — Извини. А этого, — он кивнул на потерянного Фиму, — не пускать…

— Есть! — с готовностью козырнул рыжий Саня.

Гоцман, не оглядываясь на Фиму, стремительно шагал по улице. То и дело ему кланялись и говорили что-то приветливое, но он, против обыкновения, не замечал.

— Шо ты кипятишься как агицин паровоз!.. — Фима, ускорив шаг, забежал чуть вперед и искательно заглянул в насупленное лицо друга. — Доктор, умная душа, тебя просил не волноваться и ходить. А ты шо?

— А я хожу вот! — рявкнул Гоцман, не останавливаясь. — И еще, Фима! Еще раз замечу, что ты тыришь реквизируемый вещь — посажу! И не делай мне невинность на лице!.. Да, да, за ту самую махорку!

Фима неопределенным жестом воздел руки, что можно было понять и как «будьте покойны, гражданин начальник», и как «ну вот, опять завели шарманку». Впрочем, лицо Гоцмана от этого не помягчело, и Фима почел за благо перевести стрелки:

— Так ты доехал до военных прокуроров? И шо они?

Но сбить Гоцмана с темы было не так-то легко. Особенно когда на него накатывало. А сейчас, похоже, накатило.

— Мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, цельные дни болтаешься за нами…

— Я болтаюсь? — сплюнул Фима. — А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?!

— Хочешь помочь нам — шагай в постовые, — пожал плечами Гоцман. — Годик отстоишь, потом поговорим за перевод в УГРО…

— Шо? Я?! —– взвился от негодования Фима. — В уличные попки?!

— А шо? — снова пожал плечами Гоцман. — Я год был на подхвате поначалу…

Но теперь понесло уже Фиму. Он замер посреди тротуара, уперев руки в боки, так что прохожим приходилось обтекать его, как реке — утес.

— Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах? И это униженье предлагает мне мой лучший друг! Мой бывший лучший друг!..

Отбив на месте замысловатую чечетку от переполнявших его плохих чувств, Фима с независимым видом двинулся дальше. Гоцман осторожно взял его за рукав:

— Ну что ты сразу дергаться начал? Я говорю: как вариант…

— Давид Гоцман, кидайтесь головой в навоз! — отбрил Фима, сбрасывая руку. — Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе.

— Фима, ты говоришь обидно, — покачал головой Гоцман.