хана (где как раз готовились к интронизации Гуюка) еще больше усилит впечатление, произведенное на братьев-миноритов в его собственной ставке. Бату объявил, что согласится с любым решением, какое примет великий хан, и поддержит его со своей стороны. Впрочем, нет ничего невозможного в том, что, ознакомившись с решением хана, властитель Улуса Джучи мог «расширительно истолковать» его в своих интересах — степень подчиненности Бату каракорумскому правителю в этот период времени была весьма условной, что нашло отражение в словах Иоанна де Плано Карпини: «А этот Бату наиболее могуществен по сравнению со всеми князьями татар, за исключением императора, которому он обязан повиноваться» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 71]. «Обязан повиноваться», — пишет брат Иоанн, а не «повинуется», возможно, намекая на то, что о реальном повиновении речи не шло. Но при этом в записках проницательного францисканца нет ни слова о вражде Бату с новоизбранным великим ханом. Видимо, Бату и Гуюк предпочитали скрывать свои раздоры от иноземных дипломатов, ибо это свидетельствовало бы о слабости монгольских правителей, тогда как главная их задача в общении с иностранцами состояла как раз в том, чтобы внушить преувеличенное представление о своей силе, могуществе и единстве, и, похоже, им это вполне удалось. Так, брат Иоанн сообщает по итогам своей поездки: «В бытность нашу в Рус-сии был прислан туда один сарацин, как говорили, из партии Куйюк-хана и Бату...», то есть считает Бату и Гуюка союзниками. Кроме того, он пишет, что францисканцы не хотели, чтобы их сопровождали монгольские послы, так как «опасались, что при виде существовавших между нами раздоров и войн они еще больше воодушевятся к походу против нас» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 58, 82]. Этим сообщением он противопоставляет раздробленность государств Европы единству и могуществу Монгольской империи. Вражда Бату с Гукжом стала достоянием гласности лишь после смерти последнего: о ней сообщит уже Вильгельм де Рубру к.
Когда францисканцы вернулись из Монголии на Волгу, Бату стремился как можно быстрее с ними распрощаться. Он даже не счел нужным что-то добавить к посланию, врученному францисканцам великим ханом для передачи папе римскому, а только велел им тщательно передать «то, что написал император», вручил проезжую грамоту и отпустил восвояси. После этого Бату на довольно продолжительное время отодвинул на задний план связи с Европой: ему пришлось уделять основное внимание урегулированию своих отношений с Каракорумом. Следующий европейский посланник, Вильгельм де Рубрук, появился у него лишь пять лет спустя, в 1252-1253 гг.
В отличие от многоопытного в дипломатических делах высокоэрудированного Иоанна де Плано Карпини, брат Вильгельм был довольно посредственно образован, да и задачи перед ним стояли более простые: он являлся всего лишь миссионером, которому было поручено узнать о воз-яожности обращения монголов в христианство. При этом он и пославший его король Франции Людовик IX рассчитывали на помощь сына Бату — Сартака, который, как считали европейцы, был христианином [Языков 1840, с. 127]. Сартак, принявший брата Вильгельма довольно прохладно, отдавил его к своему отцу. Наследник Джучи по своему обыкновению отправил королевского посланца в Каракорум, к великому хану, которым к этому времени был уже Мунке. По возвращении из Монголии брат Вильгельм еще около месяца находился при дворе Бату и оставил интересные сведения, добавляющие штрихи к его портрету.
Дипломатическая деятельность Бату не исчерпывается контактами с европейскими государями. Когда Бату отправил брата Иоанна в Каракорум, тот встретил там не только великого князя Ярослава, грузинских царей, сельджукских монархов и ряд посланцев правителей других мусульманских государств: «...также посол калифа балдахского,-который был султаном, и более десяти других султанов сарацин... Там было более четырех тысяч послов в числе тех, приносил дань, и тех, кто шел с дарами, султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 77]. Есть основания полагать, что некоторые из этих «послов» присутствовали в Каракоруме по повелению Бату: именно к нему в первую очередь прибывали посланцы с Ближнего Востока, которые предпочитали, подобно султанам Рума, признать власть «милостивого к своим людям» Бату, а не своего противника на поле боя — Байджу-нойона. О дипломатических контактах наследника Джучи с мусульманскими странами (вероятно — с Айюбидами Сирии и Палестины, атабеками Азербайджана и др.) сообщает также Вильгельм де Рубрук [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 115].
Часть четвертая
ГЛАВА ЗОЛОТОГО РОДА
§ 22. Батый против Монголии. Таинственная смерть Гуюк-хана
Совершив обожествление отца... сыновья вернулись во дворец и с этой поры стали враждовать в открытую и с ненавистью строить друг другу козни; каждый делал все, что мог, лишь бы как-нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть. Соответственно с этим разделились мнения всех тех, кто снискал себе какое-нибудь положение и почет в государстве: ведь каждый из них тайно рассылал письма и старался склонить людей на свою сторону, не скупясь на обещания.
В течение нескольких лет после завершения западного хода Бату, формально признавая верховенство каракорумских властей, фактически находился в конфронтации с ними. Этот период его жизни только в последнее время начинает привлекать внимание исследователей [см., напр.: Романив 2002].
После смерти великого хана Угедэя его вдова Туракина возложила на себя обязанности правительницы Монгольской державы. С этим согласился последний из оставщихся в живых сыновей Чингис-хана Чагатай, а также и другие члены рода Борджигин, по словам Джувейни — потому что хотя она и не была старшей супругой Угедэя, но именно от нее родились его сыновья, имеющие право на трон [Juvaini 1997, р. 240].
Угедэй заявлял, что не желает передавать власть своему первенцу Гуюку и намерен сделать наследником третьег сына — Куджу, но тот умер раньше отца, и тогда формальным наследником стал Ширэмун, сын Куджу и внук Угедэя, «который был очень одарен и умен» [Рашид ад-Дин 1960, с. 118]. Туракина-хатун поначалу выказывала полное согласие с волей покойного супруга и даже сохранила все главные государственные посты за его ставленниками. Но полгода спустя умер Чагатай, строго следивший за исполнением законов и распоряжений Чингис-хана и Угедэя, и политика Туракины резко изменилась. Пользуясь раздорами в семействе Борджигин, она умудрялась не только удерживать власть в своих руках, но и сурово расправляться со своими личными врагами и врагами своих фаворитов — Фатимы-хатун и Абд ар-Рахмана. Отделалась она и от некоторых неудобных родичей: например, вскоре после Угедэя умерла его старшая супруга Мокэ-хатун и несколько других его жен, формально имевших не меньше прав на власть, чем Туракина [см., напр.: Rachewiltz 1999, р. 72-73]. Затем начались репрессии против министров Угедэя: уйгур Чинкай и хорезмиец Махмуд Ялавач вынуждены были бежать под защиту правителя Тибета — «царя» Годана, сына Угедэя, Масуд-бек—к Бату, других же, в частности, Коркуза, наместника Хорасана, схватили и казнили. На их место были назначены сторонники Туракины: в Китае — Абд ар-Рахман, а в Хорасане — Аргун (Рашид ад-Дин 1960, с. 115].
Укрепив свои позиции, Туракина решилась пойти наперекор завещанию супруга: несмотря на требования Чингизидов и сановников созвать курултай для утверждения великим ханом Ширэмуна, она всячески старалась отдалить его созыв, восстанавливая против себя всех, включая и собственных сыновей. Гуюк по возвращении из похода на Запад постепенно отдалялся от матери, недовольный тем, что она не помогает ему стать хаганом. Второй сын Годан, как видим, вообще принял под свое покровительство бежавших от ее гнева сановников [Juvaini 1997, р. 241, 244; Рашид ад-дин 1960, с. 115-117].
