Глория не считала себя образцом добродетели, скорее наоборот, но она полагала, что все относительно, — в сравнении с Эмили большинству можно становиться в очередь на канонизацию.
Вклад Эмили в рождественский стол — закуска из инжира с пармской ветчиной. Просто купила инжир и ветчину в продовольственном отделе «Харви Николз» и разложила эту ерунду на блюде, но это не помешало ей воодушевленно отрекомендовать свое творение: «А вот тут у нас кое-что вкусненькое — для разнообразия», а затем самой себе бурно поаплодировать: «Ну просто объедение! Наконец хоть что-то новенькое, правда?» Закуска сопровождалась предупреждением для Ника — ставя тарелки на стол, Эмили с маниакальной веселостью заявила: «Милый, только не надо говорить ничего нелицеприятного». Она получила степень магистра искусств по литературе в Голдсмитсе,[86] что не мешало ей использовать слова, значения которых она не знала. На кухне Эмили призналась Глории, что «у них с Ником сейчас не ладится» и она даже подумывает о том, чтобы «разойтись на время». При мысли, что Эмили может вернуться домой, сердце у Глории сжалось ужасом.
— В горе и в радости, — сказала она, и Эмили ответила:
— Что, как вы с папой? Живете вместе, хотя видеть друг друга не можете.
Дети — далеко не всегда благо.
Если бы они знали, что это их последнее Рождество с насквозь прогнившим и прелюбодействующим отцом семейства, изменило бы это что-нибудь? Возможно, Глория зажарила бы гуся вместо индейки, гуся он любил больше, — вот, пожалуй, и все, на что она была готова.
Глория села на обитый персиковым дамаском диван в персиковой гостиной и принялась пить чай с сэндвичем, который купила в городе. Сэндвич был с моцареллой, авокадо и рукколой. В музее под названием «Прошлое Глории» ни одного из этих ингредиентов не встречалось. Она помнила времена, когда из зелени был только латук. Дряблые, мягкие, безвкусные листья. Английский латук. Она помнила времена до моцареллы и авокадо, до баклажанов и кабачков. Помнила, как впервые увидела йогурт в магазинчике на углу в северном городке, который прежде — да и сейчас — был ее домом, хотя последний раз она ездила туда двадцать с лишним лет назад.
Она помнила времена, когда не существовало ни еды навынос, ни тайских ресторанов, а замороженные полуфабрикаты «Веста» были экзотикой. Времена, когда едой считалась селедка, фарш и ветчина. Однажды она вскользь упомянула при Эмили, что помнит времена, когда никто не знал, что такое баклажаны, и дочь огрызнулась: «Не говори глупостей». На десерт Глория съела ломтик генуэзского бисквита (весь секрет в том, чтобы добавить в тесто ложку горячего молока). Она уже повесила свою викторианскую картину с котятами в корзине на место мрачного загнанного оленя, хотя тот и оставил о себе напоминание — кант из тонкого слоя копоти. Комнату полностью отремонтировали год назад после установки новой сигнализации, но Глорию не переставало удивлять, как быстро в ней скапливается грязь. Котята на стене смотрелись идеально.
Она настолько погрузилась в созерцание невинных кошачьих шалостей, что не заметила, как за дверью в сад возник громоздкий силуэт. Когда человек поднял мясистую лапу и постучал по стеклу, Глория едва не свалилась с дивана.
— Господи, у меня чуть сердечный приступ не случился, Терри, — сердито сказала она, поднимаясь, чтобы открыть дверь.
— Извините.
Теренс Смит. Грэмов голем, слепленный из грязи со дна отстойника где-то в центральных графствах. Иногда Мёрдо одалживал его, когда был нужен вышибала или телохранитель (охранная фирма Мёрдо присматривала за хрупкими знаменитостями, наезжавшими в столицу), но в основном он был ручным головорезом Грэма и его шофером, когда хозяин так напивался, что не мог найти руль, — Грэм отказывался втискивать свое эго в красный «гольф» Глории, — или просто ошивался поблизости, источая, как и его псина, туповатую преданность. Глория угощала и собаку, и хозяина пирожными и не подпускала к кошкам и маленьким детям. Сегодня собаки с ним не было.
— Куда ты дел собаку, Терри? Где Спайк?
Он издал странный сдавленный звук и замотал головой, вместо ответа спросил, где Грэм, его кукловод.
— Он в Тёрсо.
Смешно, но чем чаще она это повторяла, тем больше это походило на правду, во всяком случае в метафизическом смысле, словно Тёрсо — чистилище, куда изгоняют грешников. Глория как-то ездила в Тёрсо, и для нее эта метафора была вполне правдива.
— В Тёрсо? — В его голосе слышалось сомнение.
— Да. Это на севере.
Она сомневалась, что в школе Терри интересовался географией Шотландии. Глория нахмурилась. Уродливое лицо бугая сегодня было особенно неприятного оттенка.
— Терри, что у тебя с носом?
Он прикрыл лицо рукой, будто вдруг застеснявшись.
Снова зазвонил телефон. Глория с Терри молча выслушали скулеж Эмили: «Мама-мама-мама».
— Это дочка ваша, — наконец сказал Терри. Видимо, думал, что Глория ее не признала.
Она вздохнула:
— Она самая, — и, вопреки голосу рассудка, подошла к аппарату и сняла трубку.
— Я звоню целую вечность, — сказала Эмили, — но постоянно попадаю на автоответчик.
— Меня не было дома, — сказала Глория. — Оставила бы сообщение.
— Я не хотела оставлять сообщений, — сердито сказала Эмили.
Глория смотрела, как Терри топает прочь по дорожке. Он чем-то напоминал ей Кинг-Конга, только злого.
— Мама?
— А?
— Что-то случилось? — резко спросила Эмили.
— Случилось? — переспросила Глория.
— Да. С папой все в порядке? Я могу с ним поговорить?
— Он сейчас не может подойти к телефону.
— У меня для тебя новости, — заявила Эмили, чуть ли не со стальными нотками в голосе. — Хорошие новости.
— Хорошие новости? — Глория была озадачена. Неужто Эмили снова беременна? (И хорошие ли это новости?)
— Я нашла Иисуса.
Слова дочери застали ее врасплох.
— Да ну! — сказала Глория. — И где же ты его нашла?
27
Луиза смотрела на дождь сквозь ветровое стекло. Когда шел дождь, это был настоящий богом забытый город. Когда не шел — тоже.
Машина стояла у гавани напротив острова Крэмонд. Их было трое: она сама, сержант Сэнди Мэтисон и рьяная Джессика Драммонд. Все были возбуждены, словно любовники или заговорщики, хотя ничего волнительного не делали — просто говорили о ценах на недвижимость.
— Где двое или трое собраны в Эдинбурге…[87] — заметила Луиза.
— Босс, это закон спроса и предложения, — заявил Сэнди Мэтисон. — В этом городе спрос перевешивает предложение.
Луиза предпочла бы, чтобы к ней обращались «мэм», а не «босс», с «мэм» было ясно, что она —
