больницы и назывался Симпсоновским центром репродуктивного здоровья, это было уже не то). С того первого прикосновения Луиза знала, что так или иначе они связаны на всю жизнь.
Когда они сидели на парковке, он показался ей таким же беспомощным, как в день своего рождения, и ей хотелось развернуться и отвесить ему подзатыльник. Она никогда не била его, никогда, ни разу, но тысячу раз была на грани, особенно в прошлом году. Вместо этого она положила руку на гудок. Люди начали оборачиваться, думая, что сработала противоугонная сигнализация. «Мам, — наконец тихо произнес он, — не надо. Пожалуйста, перестань». Это было самое связное предложение, которое она от него слышала за несколько недель. И она убрала руку. Все это казалось слишком высокой ценой за отчаянный пьяный секс с женатым коллегой, который так и не узнал, что стал отцом.
Вдруг нахлынули неприятные воспоминания об игрищах, предшествовавших зачатию Арчи. Констебль Луиза Монро на заднем сиденье полицейской машины с инспектором Майклом Пири в вечер его отвальной. У него была новая должность и старая жена, но это его не остановило. Говорят, что обстоятельства, в которых зачат ребенок, влияют на его характер. Она надеялась, что это не так.
— Что? — спросил Арчи, пристально глядя на мать.
Над верхней губой у него остались молочные усы.
— Офелия, — сказала Луиза. — Она утопилась. Офелия утопилась.
Луиза поднялась в ванную и открыла окно, вымыла в душе, подобрала мокрые полотенца, спустила воду в унитазе. Наверное, он никогда не научится убирать за собой. Повлиять на его поведение просто невозможно. Интересно, что будет, если ему пригрозить пытками. Может, сдать его ученым или в армию? ЦРУ заинтересовалось бы мальчиком, которого нельзя сломить.
Она вставила контактные линзы, подкрасилась — в меру, никакой кричащей женственности. Надела белую блузку под элегантный черный костюм из «Некст», лодочки на небольшом каблуке, никаких украшений, кроме часов и пары скромных золотых гвоздиков в ушах. Ей не терпелось вернуться в Крэмонд к своей команде, чтобы расставить все точки над «i» в этом несуществующем деле, но сегодня утром она должна свидетельствовать в суде у Алистера Крайтона по делу о махинациях с машинами — угнанные в Эдинбурге дорогие тачки перепродавали в Глазго с новыми номерами. Луиза с сержантом Джимом Такером работали не покладая рук, чтобы дело дошло до прокурора, а Крайтон — упертый старикан, помешанный на соблюдении формальностей, и она не хотела, чтобы ее внешний вид бросил тень на ее показания. В прошлом году она оказала Джиму большую услугу. У него была дочь-подросток Лили, вся такая аккуратненькая, густые волосы, зубы — шедевр ортодонтии, играет на пианино. Лили с блеском окончила школу и собиралась в университет изучать медицину по стипендии Королевского ВМФ, и тут Луиза замела ее во время наркооблавы в Шинсе. В той квартире нашли только немного порошка да старшеклассников из Гиллеспи и парочку студентов-первокурсников. Луиза сразу узнала Лили. Детишек отвезли в участок и двоим предъявили обвинение в хранении. Полиция явно перестаралась — крики, вышибание дверей, — и в суматохе Луиза схватила Лили за локоть, вывела из квартиры, прошипела в ухо: «Исчезни» — и практически вытолкала ее по лестнице в ночь, навстречу безопасному и благополучному будущему.
Джим — хороший парень, из благодарности был готов себе руку отрезать и подарить Луизе в стеклянном футляре. Честность Лили превзошла все ожидания, потому что она рассказала обо всем отцу, — Луиза не могла представить, чтобы она сама так поступила в ее возрасте. В любом возрасте, если на то пошло. Она не собиралась ничего говорить Джиму о той облаве, к чему зря языком чесать. Как она себе это видела, если Джим когда-нибудь окажется в подобной ситуации с Арчи, Арчи выйдет сухим из воды под прикрытием как минимум одного сотрудника лотианской полиции. Двоих, если считать его мать.
Она высыпала в рот полпачки «Тик-така» и была готова к службе.
19
Ричард Моут не проснулся. Никем не потревоженный, он лежал в гостиной Мартина Кэннинга в Мёрчистоне. Это был большой викторианский особняк в неоготическом стиле, чем-то напоминавший пасторский дом. На лужайке возвышалась огромная араукария, почти ровесница дома. От дороги особняк скрывали ряды старых деревьев и разросшихся кустов. Затейливо переплетаясь, корни араукарии расползлись далеко за пределы лужайки, обвили идущие вдоль улицы газовые и канализационные трубы, втихомолку пробрались в чужие сады.
Разбитый «Ролекс» на запястье Ричарда Моута сообщал, что тот умер без десяти пять (стрелки выстроились в прямую кардиограммы), под охраной красного сатанинского глазка на панели телевизора — того самого, «фантастического», который Моут надеялся обменять на свою жизнь, — и аккомпанемент приглушенных звуков пригорода, становящихся все громче по мере того, как разгоралось утро. По улице продребезжал фургон молочника. Хороший район, здесь по-прежнему ставили на порог молоко в стеклянных бутылках. В почтовый ящик мягко шлепнулась почта. В Лондоне день Ричарда Моута всегда начинался с чтения почты. Он был уверен, что дни без почты (хотя почта была всегда) не начинаются в принципе. Почта пришла и сегодня, практически вся для него, переправленная на имя Мартина Кэннинга, — чек от его агента, открытка из Греции от приятеля, два письма от поклонников, уравновешенные двумя письмами от ненавистников. Однако, несмотря на почту, для Ричарда Моута этот день так и не начался.
Его нашла горничная, чешка, дипломированный физик из Праги. Ее звали София, и она проводила лето, «надрывая задницу» за гроши. На самом деле они были не горничными, а уборщицами; «горничная» звучало глупо и старомодно. Работодателем была фирма под названием «Услуги»; девушек вооружали швабрами и развозили по адресам в розовом фургоне под присмотром бригадирши, называвшейся «экономкой», — стервозной бабы родом с острова Льюис.[60] С гонораром агентству и скрытыми бонусами горничная из «Услуг» обходилась клиенту в три раза дороже, чем простая уборщица на пару дней в неделю. В сущности говоря, дома, где они убирались, принадлежали людям, которые были слишком богаты или слишком глупы (или и то и другое), чтобы найти себе прислугу подешевле. Девушкам выдавали маленькие розовые визитки со слоганом «Мы оказали вам Услугу!». Словам «задница», «слоган» (а также многим другим) Софию научил ее шотландский приятель с дипломом маркетолога. Закончив уборку, они оставляли розовую визитку и писали на ней: «Сегодня вашими горничными были Мария и Шерон». Или еще кто. Половина горничных были иностранками, в основном из Восточной Европы. Хваленая экономическая иммиграция по сути представляла собой рабский труд.
Экономка давала им список поручений. В этом списке, заранее оговоренном с хозяином дома, всегда были очевидные вещи — вроде «вымыть раковину в ванной», «пропылесосить ковер на лестнице», «сменить постельное белье». Никто почему-то не писал «убрать кошачью блевотину», «сменить обкончанные простыни», «вытащить волосы из сливного отверстия», хотя именно этим горничные и занимались. Некоторые люди, просто свиньи, уделывали свои красивые дома сверху донизу. Слово «обкончанный» София, разумеется, тоже узнала от своего шотландского приятеля. Лексики от него можно было набраться будь здоров, хотя умом он и не блистал и к тому же трахался бесподобно (его слова). Что еще нужно девушке от иностранного бойфренда?
Обычно экономка доставляла их в розовом фургоне до порога, а что она делала потом — бог ее знает. Но едва ли особо перенапрягалась. София представляла, что та сидит где-нибудь в удобном кресле, ест шоколадное печенье и смотрит «Доброе утро».
В Мёрчистоне у них было три дома, все три рядом, так что, наверное, сработали рекомендации соседей — уж что-что, а убирались горничные из «Услуг» хорошо. В дом с араукарией (очень красивый, София фантазировала, что сама там живет) они ездили каждую неделю. Хозяин почти не показывался — стоило им войти в парадную дверь, он, словно кот, выскальзывал через заднюю. Экономка сказала, что он писатель, так что, мол, не вздумайте трогать никакие бумаги. Это был самый опрятный и чистый дом из всех, где они убирали, все всегда на месте, кровати заправлены, полотенца свернуты, вся еда в холодильнике разложена по аккуратным пластиковым контейнерам «Лейкленд». Можно было сесть на кухне, выпить кофе и почитать газету, и экономка никогда бы не догадалась. Но София так не поступала. Она не была лентяйкой. В этом доме она терла, подметала и пылесосила с особым усердием, потому что чистоплотный писатель этого заслуживал. А теперь еще и потому, что у писателя был гость, настоящая свинья, — он
