не хотелось. Она сидела на скамейке у троллейбусной остановки, сосала валидол и думала, что делать дальше.
Было поздно, транспорт не ходил, метро не работало, и даже частники стремглав проносились мимо, не реагируя на Ленкину мать, успевавшую в перерывах между стенаниями еще и голосовать. Один из добровольных помощников предложил Ленке довезти ее на своей машине до дома, но она вежливо отказалась и, наорав на мать, которая изо всех сил пыталась предоставить ее заботам интересного во всех отношениях мужчины, одна пошла в сторону Старой площади.
Пройдя мимо Политехнического музея, она вышла на Лубянку, миновала безлюдную Сретенку, под желтые светофоры перебежала Садовое кольцо и оказалась на бескрайнем проспекте Мира, на другом конце которого торчал финишный кафельный флажок Музея космонавтики.
Куда я иду, спрашивала себя Ленка. И сама себе отвечала: домой.
До дома Малыша она добралась только часам к четырем ночи. Открыла своим ключом дверь и сразу прошла на кухню, чтобы поставить чайник. То обстоятельство, что его, в общем-то, уже не было, совершенно выпало из Ленкиной памяти. В своем непредвиденном путешествии она продрогла до самых костей и единственное, о чем мечтала, это о горячем чае и теплой спине Малыша. Сейчас приду, думала она, и расскажу ему, как все было на самом деле.
На кухне горел свет. На столе стояла пустая бутылка из-под водки, на тарелках – неряшливые остатки закуски, рядом две стопки, два мутных бокала, и в центре всего этого великолепия красовался напрочь забытый Ленкой багульник.
В один день теткин хваленый веник сплошь покрылся мелкими розовыми цветами, и Ленка, наклонившись над ними, с наслаждением втянула в себя их тонкий арбузный аромат. Потом сорвала один меленький цветочек, зачем-то положила в рот и, тщательно прожевав, проглотила.
Не в силах расстаться с букетом, она вынула его из банки и, прижав к груди, пошла в спальню.
Над их аэродромной кроватью светил маленький бессонный ночник. Малыш без чувств, совершенно голый, лежал на спине в скомканных простынях, а между его ног, смачно чмокая и позвякивая сбруей, суетилась тетя Лошадь.
Глава 11
Ленка закрыла за Курочкиной дверь и вернулась в комнату.
На столе стояли две бутылки шампанского, одна безнадежно пустая, на дне другой еще что-то колыхалось. Ну и ладно, не обиделась Ленка, ну и пусть. На сегодня мне, пожалуй, хватит, а то эти поганые мыши вырвутся из холодильника и под веселую музыку Петра Ильича набьют Щелкунчихе морду.
Ленка провела языком по зубам, чтобы лишний раз убедиться, что все они на месте. На ощупь вроде бы все было в порядке. Но лучше, как говорится, один раз увидеть, чем сто раз пощупать, решила Ленка и прошла в ванную.
На полке у зеркала, там, где она его и оставила, лежал диктофон. Ленка, тут же забыв, зачем пришла, взяла его в руки и нажала на «Play». Сначала она ничего не услышала, потом раздался шум далекого водопада, и вскоре на водопад наложился чей-то слабый дрожащий голос, который тихо, но внятно сказал: «Итак, Малыш...» Послышался какой-то грохот и неясные матерные слова.
Ленка отключила диктофон и задумалась. «Итак, Малыш...» Что такое «итак»? Что это за слово такое смешное? Она произнесла его несколько раз вслух, меняя ударение. Не удовлетворившись услышанным, Ленка напрягла мозги и проговорила слово задом наперед: «кати».
Ну вот, все стало более или менее понятно, подумала Ленка. Типа кати, подруга, отсюда! Ничего тебе здесь больше не светит. Заключительный этап, подведение итогов, раздача ценных призов и подарков. Что я могу дать тебе, Малыш? Что мне оставить тебе на память? Какую грамоту подписать? Расшифровать свою магнитофонную пленку?
Ленка повертела в руках диктофон и улыбнулась, представив себя в роли журналиста. Заметка про нашего мальчика: «Девятимесячная беременность Малышом закончилась для Карлсона благополучными родами. В туалете гостиницы „Центральная“ собрались родные и близкие.
– Что бы мама хотела сказать присутствующим при этом радостном событии?
– Присутствующие! Пошли все вон!
– Мило, очень мило. А что мама чувствует в этот счастливый во всех отношениях миг?
– Счастье!
– А что бы мама хотела пожелать своему Малышу?
– Мама хотела бы сделать заявление.
– Браво! Браво! Слушаем вас!»
Ленка посмотрела на себя в зеркало и поправила волосы.
«Кащенко» может упираться до самого упора, но Карлсон жил, Карлсон жив, Карлсон будет жить!
Ленка села на унитаз и включила диктофон:
– Кати, Малыш...
Нет, все-таки «итак» будет правильней.
Сейчас я выскажу тебе все, что я о тебе думаю.
Что я думаю о тебе, что я думаю о себе, что я думаю о нас.
Но сначала надо наметить план действий.
Итак, Малыш...
Прежде чем начать новую светлую жизнь, я изменю тебе трижды. Сначала с Эдиком, потом с Игорем и, может быть, на правах дружбы, с Серым. А если поднапрягусь, то и перевыполню взятые на себя обязательства с каким-нибудь местным текстильщиком.
Не веришь? Не надо. Достаточно того, чтоб я сама в это поверила. Поэтому с большой долей уверенности и ты можешь считать, что это на самом деле произойдет.
А может, и не произойдет. Смотря какое настроение подвернется. И будет ли оно вообще. Но кое-какие приготовления, которые могут поспособствовать осуществлению моего дерзкого во всех отношениях плана, я уже сделала.
А может, и не я. Просто случай так распорядился. Приехала с Игорем, встретила Серого, кокетничала с Эдиком, все успела за один, взятый в отдельности день. По крайней мере, ощущение того, что я еще могу кого-то взволновать, греет мне душу до такой степени, что сегодняшнее туманное и седое утро кажется мне на редкость светлым и молодым.
Если бы только Эдик был понастойчивее, Игорь подогадливее, а Серый поциничней, то я бы навсегда отказалась от сослагательного наклонения. И все
Но дело, Малыш, не в них.
Дело не в них!
Они ни в чем не виноваты, они вообще здесь ни при чем. Хорошие такие ребята, один лучше другого. «Мэн Хэле» на выезде, «Красная шапочка» на благотворительном субботнике. Но мне-то это зачем? Мне-то на фига?
А потом, вдруг они почувствуют, что это я от обиды, что это я со зла? От бессилия своего и бездарности, от безвыходности и безбудущности.
А какая, собственно, разница. Главное, чтобы я осталась если и не довольна, то, по крайней мере, удовлетворена. Целиком и полностью. И сверху и снизу. Ребром руки по горлу и средний палец как пистолет, стреляющий точно вверх.
Спроси меня, зачем это надо?
Нет, ты не спросишь.
Тебе не надо.
Да ты и не узнаешь.
А значит, не поймешь.
И по морде не дашь.
И не простишь.
И не поцелуешь, благословляя, в лоб, и не протянешь руку для ответного лобзанья, и не отпустишь грехи, и не пошлешь с миром на все четыре стороны. Потому что ты такой же, как и я. И нам, таким униженным и оскорбленным, для поднятия собственной самооценки и повышения тонуса ленивых мышц
