Так в паровой машине жгучий, пар не взрывает — двигает поршень.
Урезанный дух Мелье порождал титанические тени. Расколотое на куски, наследие Мелье присутствовало в циклопических строениях всех зодчих эпохи Просвещения. Но никогда — во всей своей целостности, во всей своей силе.
Не для того нужно видеть полыхающее зарево Мелье на величественных фигурах Просвещения, чтобы их принизить или ниспровергнуть. Для того, чтобы их еще более возвысить. Чтобы стало ярче видно — они были все с народом, каждый по-своему. Буржуазия была революционна — это значит, она шла с народом, не открещивалась от народа. Этим ее и меряет история. Если ей обожгло щеки народное пламя, значит она была смела. Когда мы хотим разглядеть все языки его и искры, восходящие к Жану Мелье, мы воздаем должное народной массе, ее сокрушающей и творящей силе, но вместе с тем и прогрессивной буржуазии, причащавшейся этой силе.
Этот синтез был очень не прост. Это было единство в борьбе. Буржуазные просветители не хотели Жана Мелье — их историческое величие проявлялось в том, что он их хоть отчасти побеждал. Здесь вполне подходят слова Чернышевского о Белинском как человеке, «верность суждений которого вообще была такова, что люди, восстававшие против него, почти всегда правы были только в том, что заимствовали у него же самого».
Мелье запустил такого красного петуха, от которого передовым умам некуда было скрыться. Но односторонне мнение, что XVIII век разжигал пожар — он и тушил пожар. Он восходил, но в то же время и нисходил, осаживал. Гений XVIII века выплавлялся и выковывался в этой противоречивой задаче. Отсюда такое многообразие и разноречивость идейных продуктов. Отсюда накаленность и ожесточение взаимных отношений среди просветителей.
Вольтер и Руссо выглядят почти антагонистами, полярно противоположными. Их борьба была отчаянной. Но Жан-Жак Руссо был настолько же революционнее и демократичнее фернейского патриарха Вольтера, насколько Жан Мелье был революционнее и демократичнее Жан-Жака. Вольтер отчетливо видел это. Пересылая в 1762 году Дамилавиллю свое издание «Избранные мнения Жана Мелье», этот на девять десятых обезвреженный обрубок, Вольтер все же предупреждает «С вашего разрешения, посылаю вам экземпляр брошюры, более бунтовщической, чем все книги Жан-Жака Руссо». Письма Вольтера, касающиеся Мелье, полны трагизма, «Жжет, жжет!» — как бы кричит Вольтер. И тянется к этому огню, и тушит его, и снова тянется.
В Руссо ему понравилось, кажется, только то, чем их обоих опалил Мелье: они оба ученики кюре из Шампани в фехтовании с католицизмом, но оба умерили и смягчили его атеизм до деизма — один сохранил «религию разума», другой — «религию чувства» оба сохранили понятие верховного существа. Вот что пишет Вольтер об «Эмиле» Руссо: «Правда, в этой книге, представляющей собой программу воспитания имеется немало смешных и нелепых мест. Речь идет о воспитании молодого дворянина, а автор делает его столяром, — вот основное содержание книги. Но в третьем томе автор выводит савойского викария, который, несомненно, был викарием священника Жана Мелье. Этот викарий расправляется с христианской религией очень умно и красноречиво».
Кстати, некоторые литературоведы, как Ферри, в XIX веке тоже высказывали мнение, что Руссо, вероятно, для образа «савойского викария» использовал образ Жана Мелье. Заметим, что «Эмиль» написан до опубликования Вольтером «Избранных мнений Жана Мелье» и, следовательно, Руссо мог читать Мелье лишь в рукописи. Но и в намного более ранней работе Руссо «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755) есть рельефный след чтения автором «Завещания» Мелье. Там есть знаменитое место: «Истинным основателем гражданского общества был тот, кто первый, огородив свой участок земли, решился сказать: „это мое“ и нашел достаточно простых людей, чтобы ему поверить. От скольких преступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы род человеческий тот, кто, выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: „Не слушайте лучше этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля — никому!“» Комментаторы, выискивавшие «прототип» этого места, упорно тычут пальцем в слегка схожее замечание у Паскаля, мало связанное с общим мировоззрением этого мыслителя. Но Жан Мелье привлек эти слова Паскаля и, как мы видели в главе VI, придал им толкование в своем духе. Вот именно с этим толкованием и сходится в высокой степени прославленный отрывок из Руссо.
Но не будем поддаваться на приманку, которую уже отвергли. Есть вещи много более важные. Если непредвзятым взглядом посмотреть на все творчество Руссо, мы видим не отдельные близкие цитаты или образы, а великий и страстный разговор, вернее, спор Руссо с Мелье. Мышление Руссо — искание иного развития дебюта, предложенного Мелье. Едва намеченное Мелье представление об исходном естественном состоянии человеческого рода Руссо подробнейшим образом развил. В приведенных словах он вроде и осаждает отказ от естественного состояния, появление частной собственности на блага, которые должны бы находиться в общей собственности, но тонкими ходами понемногу превращает эти посылки в их противоположность. Вольтер не имел оснований издеваться, будто Руссо соблазняет современных людей вернуться на четвереньках в леса. Вся суть Руссо в обратном раз уж утрачено естественное состояние, сколь оно ни мило сердцу, неверно требовать возвращения к нему, ибо оно сменилось вместе с установлением частной собственности более суровым, но и неизмеримо более высоким человеческим состоянием: гражданским обществом, подчинением личности моральным и государственным законам
Выводы Руссо и Мелье глубочайшим образом разошлись Прямолинейная логика, приведшая Мелье к требованию рубить частную собственность под корень, заменилась у Руссо вдохновенной и ажурной диалектикой, ведущей и к порицанию крупной собственности, и к освящению мелкой, и к осуждению окружающей, враждебной естественным чувствам цивилизации, и к коленопреклонению перед теми цепями рабства, которые люди добровольно накладывают сами на себя.
Но сколько же в этом идейном поединке общих черт и понятий! Мелье вынес на авансцену понятие «народ» — Руссо его разработал; как истинный ученик Мелье, Руссо писал: «Род человеческий состоит из народа… то, что не народ, так незначительно, что его не стоит и считать» Понятие «народ» Руссо сделал сердцем своей теории, обогатил его, — но и обеднил. Народовластие, как его понимал Мелье, у Руссо почти очищено от идеи народной революции, — впрочем, ее притушенного звучания осталось довольно, чтобы Руссо мог быть знаменем якобинцев. Как уже замечено, атеизм у Руссо приглушен до деизма; именно у него якобинцы нашли основу для введения культа Верховного существа
Взглянем на такого интересного и полузабытого энциклопедиста, просветителя, как Никола Буланже. Его идеи, как и идеи Руссо, сформировались в 50-х годах; он умер в 1759 году. Руссо вспоминает в «Исповеди» о встречах в Париже с Буланже, «знаменитым автором книги о восточном деспотизме». Дидро писал о нем: «Если когда-нибудь человек проявил признаки гения, так это был Буланже».
Его изданная посмертно книга «Исследования о происхождении восточного деспотизма» в просветительской литературе одна из наиболее ясно несущих печать Мелье. Вольтер рассылал некоторым из своих друзей вместе «Восточный деспотизм» и свое издание Мелье. Но дело опять-таки не в заимствованиях и параллелях, хотя их тут много, в том числе в идее связи деспотизма и суеверия, как и в приемах критики христианства в других произведениях автора. Интереснее, что мысль Буланже идет от «Завещания» Мелье как от первого толчка и устремлена на то, чтобы решить вопросы, оставленные Мелье без ответа Как возникли в истории люден деспотизм и религия? Мелье оставил тут пробел Буланже попробовал восполнить его в духе естественнонаучного материализма. Сейчас предложение нам кажется очень наивным. Но в те времена теория геологических катастроф была передовым словом науки. По Буланже, библейский всемирный потоп был реальной геологической катастрофой, нарушившей дикое состояние человечества. Страх людей, переживших эту катастрофу, породил племенные объединения, религии, наконец, освященный ими деспотизм. Наступающий век разума призван освободить человечество от этих остатков древней катастрофы.
Буланже бесконечно далек от революционных и общинно-коммунистических идей Мелье. Его политическая программа предусматривает не республику, а конституционную монархию. Впрочем, и это огорчало Вольтера: надо обстреливать только духовенство, не обижая правительство, а Буланже словно «постарался объединить против себя государей и священников». Но в этом Буланже был всего лишь продолжателем Мелье!
«В настоящее время истину можно найти только в запрещенных книгах, в остальных — лгут». Так писал один из великих просветителей, Гельвеций, в предисловии к сочинению «О человеке»,
