можешь убить меня. Ты станешь великим воином, но не я помогу тебе».

Ренно обернулся. Женщина-маниту стояла на пороге, и луна светила ей в спину. Юноша вздрогнул и посмотрел туда, где должно было находиться лицо. Светлая дымка окутала голову существа, и он не мог разглядеть черт.

«Ты хочешь обрести силу?»

«Да».

«Она придет, но не сейчас. Ты получишь ее, когда в первый раз пойдешь в битву. Это дар моего сына. Ты уже видел его».

Ренно вспомнил про ястреба.

«Да, это он, — ответила на невысказанный вопрос женщина-маниту. — Но я тоже принесу тебе дар. Ты станешь хранителем».

Ренно с трудом сдержал досаду. Он никогда не испытывал желания стать хранителем веры, но человек не смеет отказываться от дара маниту. Конечно, Ренно гордился своей матерью, но всегда хотел стать воином, как отец.

Маниту заговорила снова, и Ренно казалось, что она улыбается.

«Тебе не придется исцелять слабых умом и телом, юный сенека. Раны души намного страшнее, и это они разделяют два великих народа — ирокезов и людей с бледной кожей, приплывших из-за великого моря».

Ренно пытался понять, о чем она говорит.

«Это очень трудно, но ты силен и отважен, — продолжала она. — Пройдет время, и ты обретешь мудрость. Таков мой дар».

Ренно совсем запутался.

«А теперь взгляни на мое лицо!» — приказала она.

Ренно медленно встал и подошел к порогу. Дымка рассеялась, и Ренно увидел губы и пустые глаза, вырезанные, как на огромной маске. Но удивительнее всего были волосы желтого цвета — очень мягкие, они струились по спине.

Женщина-маниту шагнула к Ренно и растворилась в воздухе.

Видение исчезло. Ренно проснулся. Над лесом вставало солнце.

Раны зажили, и Ренно понял, что окончательно поправился. Теперь только шрамы будут свидетельством его мужества. Он напился, искупался в ручье и запел благодарственную песню. Я-гон трещал ветками кустарника, но не показывался и вскоре ушел в лес. Ренно благодарил и его тоже.

По дороге в лагерь юноша вспоминал, что говорила ему женщина-маниту. Он так и не понял, что она имела в виду, но твердо знал, что в первой же битве обретет силу воина.

Мальчики один за другим возвращались в лагерь, и Хавен спрашивал каждого, получил ли он видение. Ренно наставник сразу отвел на ту сторону костра, где уже сидели двое счастливцев.

После пира костер залили водой и закопали, чтобы враг не нашел священное место.

Отряд выстроился в колонну. Хавен вручил Ренно совиное перо, и сын Гонки занял место впереди всех. Юные воины возвращались домой.

Барабаны гремели, разнося весть о возвращении отряда. Люди вышли из своих домов встречать посвященных. Эл-и-чи сиял от восторга, увидев брата во главе колонны с совиным пером в волосах.

Ренно улыбнулся и обнял младшего брата.

Отряд вошел в дом. Началась церемония посвящения в воины. Мать и тетя Ренно стояли среди зрителей.

Гонка, вожди и старейшины, все в боевой раскраске и пышных головных уборах, взошли на помост. Хавен встал перед ними, готовясь представить новых воинов племени.

— Ренно! — скомандовал наставник.

Ренно вышел вперед со скрещенными на груди руками. Отец провел желтую линию по одной щеке сына, зеленую — по другой. Только воины имели право носить раскраску, и с каждым подвигом будут прибавляться новые полосы.

Церемония завершилась. Соплеменники поздравили молодых воинов, и те разошлись по родным домам. Теперь они могли приходить туда только в гости, а жить должны были в длинном доме, вместе с неженатыми воинами.

Дома Ренно встретила вся семья. В глазах матери блестели слезы, но на сей раз она не стыдилась. Женщина может плакать, когда ей очень хорошо или очень плохо. Всегда сдержанная Са-ни-ва ласково взяла племянника за руку. Эл-и-чи забросал Ренно вопросами, и только строгий взгляд отца заставил его замолчать.

Гонка сел к огню и в первый раз указал старшему сыну на почетное место с правой стороны.

— Хавен сказал, что у тебя было видение, сын мой?

— Да, отец.

Ренно подробно рассказал обо всем, что видел во сне. Видения были тайной. Пока пророчество не исполнится, никто, кроме членов семьи, не должен знать о нем.

Наконец Ренно умолк. Теперь заговорила Са-ни-ва. Она больше всех знала о маниту и видениях.

— Хорошо, что ястреб даст тебе силу. Он самый могущественный из всех маниту.

Гонка кивнул в знак согласия. Он тоже в свое время получил силу от ястреба.

— Но я так и не понял, о чем говорила эта женщина.

— Видение невозможно истолковать до конца. Пройдет время, и ты узнаешь, что тебя ждет.

— А первая часть видения, где были женщина и девушка с бледной кожей? У нее были такие же волосы, как у маниту. Что это значит?

Ина переглянулась с мужем и вместе с Са-ни-вой направилась к двери.

— Пойдем, Эл-и-чи.

Младший сын не хотел уходить, боясь пропустить самое интересное, но Гонка повел бровью, и паренек вышел на улицу следом за тетей и матерью.

— Я хочу знать, отец, кто эти люди из видения.

— Я не могу объяснить твоих видений, сын мой, — сухо и твердо проговорил Гонка.

Ренно показалось, что отец что-то скрывает.

— Я знаю. Тогда скажи мне, почему получилось так, что моя кожа под набедренной повязкой, куда редко попадают солнечные лучи, бледная, а у всех сенеков темная? Почему мои волосы желтые, а не черные, как у всех?

Гонка, Ина и Са-ни-ва знали, что рано или поздно мальчик задаст эти вопросы. И все же Гонка не мог ответить сыну. Да, Ренно стал мужчиной, но он слишком молод и неопытен, чтобы узнать правду о своем рождении.

— Ты — сын, Ины и мой. Ты уже стал воином, и мы гордимся тобой.

— Я рад, что ты горд, отец. — Ренно опять ничего не понимал.

— Тот, кто ищет знаний, должен уметь терпеть.

— Я научусь терпеть.

Сказывалась дисциплина сенеков. Отец не стал отвечать на вопросы. Пусть так. Маниту любят Ренно и помогут ему.

— Вы — позор Короны и Массачусетса! — гневно восклицала миссис Элвин. — Вы гордо называете себя мужчинами, но рано или поздно индейцы доберутся до вас! И ваши женщины отлично это знают. Пора бы вам заняться наконец делом!

Ида Элвин, худощавая женщина средних лет, одетая в домотканое полушерстяное платье, стояла посреди церковного дворика. Как всегда, стоило ей заговорить, и все присутствовавшие почтительно умолкали. Женщины, правда, иногда называли Иду сварливой, но только за глаза.

Позади церкви возвышался форт Спрингфилд, отстроенный и заново укрепленный после того, как шестнадцать лет назад был разрушен индейцами. В новом поселке, который теперь носил имя Хартфорд, уже ничто не напоминало о некогда разыгравшейся трагедии. На Хай-стрит появилось множество лавок, в городе открылись две гостиницы и несколько трактиров, а на окрестных фермах выращивали маис, пшеницу, табак, ячмень и овощи. Пасторальную сцену дополняли стада овец и крупного рогатого скота.