С другой стороны на персов накатывалась грозная скифская конница.

– Похоже, скифы вознамерились сойтись с нами врукопашную, – проговорил Артавазд и, оставив Дария, поскакал туда, где торопливо образовывали боевой строй конные пасаргады, марды и марафии.

Две конные лавины с оглушительным шумом столкнулись на просторной равнине.

Этот шум, ни с чем не сравнимые звуки яростного конного сражения пробудили в Дарий воинственный пыл. Царь вскочил на коня, собираясь повести в битву своих конных телохранителей. Но в следующий миг два человека вцепились в поводья Дариева коня, удержав его на месте. То были Аспатин и Багапат.

– Повелитель, битва только началась, а ты уже вознамерился рисковать своей жизнью, как будто обстоятельства требуют этого, – сердито выговаривал Дарию Аспатин.

– Так великие цари не поступают, – вторил Аспатину Багапат. – Царь царей должен…

Но Дарий так и не услышал окончания этой фразы. Длинная скифская стрела с черным оперением пробила навылет шею Багапату, и евнух как подкошенный свалился на землю.

– Ты хочешь, чтобы и меня постигла такая же участь? – крикнул Дарий Аспатину, кивнув на мертвое тело евнуха. – Я предпочитаю смерть от меча, но не от стрелы.

Огрев плетью Аспатина, который вовремя закрылся руками, Дарий погнал коня туда, где кипело сражение. За ним помчались триста конных телохранителей.

Саки, нападая, громко вопили, причем их боевой клич не отличался единообразием. Это объяснялось тем, что каждый скифский род обладал своим особым кличем и своей отличительной эмблемой, которая болталась у воина на шее в виде амулета либо была изображена у него на щите или колчане. У некоторых саков лица были раскрашены красной и черной краской. Это означало, что данный воин находится под покровительством своего демона-хранителя.

Дарий столкнулся в битве с одним таким саком и сначала решил, что перед ним страшный даэва, творение Ангро-Манью. Царь метнул в скифа дротик и ранил его в плечо. Размалеванный сак выдернул копье из раны и накинулся на Дария с топором в руке. Отбиваясь, Дарий еще дважды ранил скифа акинаком в руку и бедро, но тот будто и не чувствовал боли. И только стрела, пущенная кем-то из царских телохранителей, наконец сразила насмерть неутомимого врага.

Несколько раз Дарий оказывался на волосок от смерти, то пропустив опасный удар скифского копья, то оказавшись лицом к лицу сразу с тремя разъяренными саками. И всякий раз кто-нибудь из телохранителей спасал царю жизнь, вовремя подставив щит или метко бросив во врага дротик.

Майское солнце близилось к закату, а перелома в битве так и не наступило. В горле у всех першило от песка, пот стекал градом по лицам воинов, и безумно, до одури хотелось пить, пить, пить… Кони ржали, мечи звенели, гортанные кличи разрисованных саков летели к небу… То был кромешный ад.

Обширное пространство степного раздолья, где перемешались конные и пешие массы, гремя оружием и воинственно завывая, было похоже на взбаламученный океан, где вместо волн бились отряды всадников, а взлетающие водяные брызги заменялись тучами стрел и дротиков.

Небо, затянутое белым пологом туч, и земля, одетая скудной степной растительностью, разделялись на горизонте широкой линией ярко-красного заката, подсвеченного сверху розовато-сиреневой дымкой. На фоне этой дымки мрачно вздымались степные курганы, укрытые тенью близкой ночи, на вершинах которых продолжается битва. Когда все вокруг уж клонилось ко сну, когда таинственная ширь степей, казалось, замирала в ожидании ночного покоя, неким вызовом меркнущим звукам и краскам засыпающей Природы являлась эта долгая жестокая сеча озлобленных мужчин.

Саки не желали уступать персам ни своей свободы, ни воинской славы. Войско царя Дария было для саков добычей, угодившей в расставленные силки. Степные воины топтали конями, рубили и сминали своих врагов, которым было некуда бежать, но которые ни в какую не собирались сдаваться, предпочитая продать свою жизнь дороже. Слепая ярость сошлась лоб в лоб с безудержной жестокостью, и катились по сухой истоптанной траве отрубленные головы персов и саков, лежали вперемежку туши убитых коней и тела павших воинов: обоюдная свирепость скифов и персов толкала их к единственному и неизбежному завершению подобного кровопролития – взаимному уничтожению.

Меркли яркие отсветы далекого заката. Шла ночь.

И продолжалась битва…

Однажды вечером Атосса, ложась спать, обнаружила на своем ложе черного ядовитого скорпиона. Хорошо, что верная служанка Атута не растерялась, пронзила мерзкую тварь острой спицей и сожгла ее в жаровне с раскаленными углями.

Атосса понимала, что скорпион оказался в ее опочивальне вовсе не случайно, что, скорее всего, это чей-то злой умысел. Подозрения Атоссы пали на Статиру.

Статира и раньше всячески выказывала Атоссе свою неприязнь. А с той поры, как Дарий ушел в поход на саков-тиграхауда, Статира и вовсе осмелела, тем более что наместником Вавилона опять стал ее отец.

Как-то раз столкнувшись с Атоссой в одном из переходов дворца, Статира с нескрываемой ненавистью бросила ей в лицо такие слова: «Душа Илтани жаждет отмщения. Скоро, дорогая моя, ты познаешь на себе ее месть».

Евнух Артасир, сопровождавший царицу, слегка побледнел от этих злобных слов. Впрочем, Статира не обратила на евнуха внимания, сверля Атоссу неприязненным взглядом.

Атосса же даже бровью не повела, хотя сразу сообразила, что Статира именно ее подозревает в убийстве Илтани.

Бледность Артасира не укрылась от внимательной Атоссы. И она не преминула высказать евнуху свое недовольство, оставшись с ним с глазу на глаз.

– Артасир, – сказала царица, – у тебя хватило духу разрубить на части мертвую Илтани. Так имей же мужество не трястись от страха и не меняться в лице при одном упоминании имени той девки. Все давно прошло и забыто.