– Думаешь, он еще позвонит?
– Я думаю, он не позвонит, а нагрянет сюда. Он ничего не понимает, а когда он не понимает, он должен разобраться. Такая натура, вряд ли он изменился. И появится он здесь довольно скоро, или я ничего не понимаю в людях...
– На то и был расчет. Ну что ж, будем ждать гостей. Но и самим плошать не следует. Поиски надо продолжать. Как там дела с ремонтом?
– Ремонт идет. Охрана охраняет.
– И когда ты сможешь заняться «Барбарисом»?
– Да хоть сейчас.
– Нет, сейчас не стоит. Лучше завтра ночью, ну край – послезавтра. Сможешь?
– Разумеется. А писательницу не пора к делу привлечь? Пока этот ее черноглазый фаллоимитатор в отключке, она вполне управляема.
– Ну давай ты сначала устроишь там, с «Барбарисом», а потом и к писательнице снова обратимся.
– Погоди, а как ты думаешь, она что-нибудь поняла из этого звонка?
– Да вряд ли. Слишком уж сонная была.
– А не догадается?
– Кто ее знает... Не должна.
– Тебе не кажется, что ты ее недооцениваешь? На мой взгляд, она на многое способна!
– Уж лучше ей оставаться недооцененной, поверь ты мне! Живее будет!
Пока где-то на земле проистекал этот разговор, Алена поняла, что больше не сможет заснуть, и выползла из постели. Подошла к окну. Все кругом темно и бело, метель метет под фонарем. Вернее, метелища – такая, что чудится, будто метет она не только на пределах Нижегородчины, где, согласно географической статистике, запросто могли бы разместиться полторы Швейцарии (ежели бы взбрело ей совершить такую глупость), метет не только по всей России, метет даже не по всей земле, во все пределы, а вообще по вселенной, во все концы.
Этакая метель мирозданья имеет место быть, и в вихрях ее, «словно бесы в вышине», закружились обретшие плоть и кровь персонажи романчика, который Алена воспринимала сначала не слишком-то серьезно. Причем закружились они не сами по себе, а именно вокруг писательницы Дмитриевой.
Она не сомневалась, что загадочный звонок имел отношение к истории Саблина. Это прозвище «Гном», которым почему-то назвал ее незнакомец...
Гном. Г Н О М...
Вспомнив что-то, Алена прошла из спальни в гостиную, служившую ей так же кабинетом, и, включив настольную лампу, принялась рассматривать исчерканные вчера вечером листки. Да где это... Не то, не то... Ах, не он, не он, вскрикнула Марья Гавриловна и упала в обморок... Ну, конечно, она была Гавриловна, а никакая не Григорьевна! Да вот он, тот листок! На нем написано три слова:
Слова написаны в столбик, причем первые буквы выделены и заштрихованы. Делала это вчера Алена совершенно безотчетно, однако, такое ощущение, по некоему наитию, и смысл этих почеркушек стал ей понятен только теперь. Первые буквы образуют непонятную аббревиатуру
Гном...
Это все то же горе от ума, которым всегда страдала Алена, или в самом деле здесь что-то есть?
Она снова вспомнила описание внешности Гнатюка, данное Саблиным: очень низкорослый, толстый, просто-таки круглый, лысый, со светленьким легкомысленным пушком на макушке, с набрякшими, тяжелыми чертами лица, небольшими глазками. Ладно, на Гнатюка из «Хамелеона» это совершенно не похоже, однако у двух этих столь разных
Или она говорила до такой степени хрипло, что он перепутал? Или на линии были какие-то помехи?
Алена озябла в одной пижаме. Потянулась к большой вязаной шали, лежавшей поблизости и пользовавшейся большой популярностью у мерзлявой писательницы, укуталась и села в любимый уголок дивана, под бра. Облокотилась на маленькую подушечку, подперлась рукой, приготовилась думать... Однако в этом уголке, обычно таком уютном, было сегодня как-то не слишком удобно. Что-то уткнулось в бок и мешало.
Алена заглянула в щель между диванными подушками.
Вот это да! Диктофон, ее диктофон! Она совершенно забыла о нем, а между тем он валяется здесь с того самого вечера, как Иван Антонович Саблин под покровом ночи явился заказывать писательнице свой криминальный роман. Помнится, Алена тогда его включила, а потом так и не выключила. Интересно, что- нибудь записалось?
Алена нажала на кнопку перемотки пленки, на воспроизведение, но диктофон молчал. Ну да, батарейки сели, конечно, ведь аппаратик был включен трое суток.
Бог ты мой, да неужели только трое суток прошло с тех пор, как в квартире писательницы Дмитриевой
