ударилось об пол, и Марьяна поняла: Борис упал.
Она хотела оглянуться, но ей не дали: уволокли куда-то в темноту, швырнули в кресло и привязали к нему так сноровисто, будто заранее и очень долго отрабатывали каждое движение.
Через минуту Марьяна осталась одна в кромешной тьме, которую рассеивал только светящийся очерк вокруг двери: в соседней комнате зажгли лампу.
Что-то тяжелое проволокли по полу, и Марьяна с ужасом догадалась: это Борис! Это его потащили!
– Лихо вы его приложили, ребятишки! – насмешливо сказала Виктория… вернее, та, что называла себя Викторией. – Не зашибли насмерть?
– Обижаешь, золотко, – отозвался мужской голос. – Рука опытная.
– Ну, давай свою опытную руку. Получи, в расчете. Все, ребята, чао, до новых встреч!
– Ну вот! – обиженно буркнул мужчина. – А с девочкой побаловаться?
У Марьяны остановилось сердце. Девочка – это она, поняла обострившимся от безумного страха умом. С ней побаловаться – значит, изнасиловать! Она зажмурилась так, что в глазах замельтешили огненные клубки. И тут после заминки, показавшейся бесконечной, снова раздался голос Виктории:
– Ладно, неужто еще не набаловались?! Идите, найдете себе вон около универсама. Денег на все хватит. А девочка эта нам еще очень даже понадобится, она для нас просто-таки подарок судьбы!
У Марьяны слегка отлегло от сердца.
Хлопнула дверь: ушли мужчины.
– Девчонки, все тип-топ, – подала голос Виктория. – Выходите. Клиент скорее жив, чем мертв.
– Давайте-ка его на кухню перетащим, – послышался еще один женский голос. – Я не хочу, чтобы
– Может быть, ей заткнуть уши для надежности? – послышался третий голос.
– Хорошее дело, – отозвался второй. – Только транспортируем Борика на кухню и объявим правила игры. Он должен понять: эра милосердия – кончилась!
После того как тяжесть вновь протащили по полу, Виктория и еще одна девушка, повыше ростом и сильно надушенная, осторожно сунули в уши Марьяне тугие ватные тампоны, и мир вокруг умолк.
В тишине и темноте – светился только контур двери, будто обведенный раскаленным лезвием вход в преисподнюю, – Марьяна билась изо всех сил, пытаясь освободиться от пут, но все было напрасно. Время шло, шло… Она так раскачала кресло, что едва не рухнула вместе с ним на пол. Удержалась чудом и впредь постаралась быть осторожнее: уж очень унизительно показалось биться на полу, подобно черепахе, перевернутой на спину! Иногда ей казалось, будто веревки слабеют, но они лишь с новой силой впивались в тело… Время, казалось, тянется бесконечно. Ей было невыносимо, до обморока жарко и душно в куртке. И ни на чью помощь нельзя рассчитывать!
Она боялась думать о конечной цели похитительниц. Выкуп? Может быть, родителям Бориса сейчас уже названивает кто-то из этих хитромудрых девчонок, называя кругленькую сумму? Ну что ж, Ефим Петрович ничего не пожалеет ради единственного сына. А ради невестки? Ведь отношения у них более чем прохладные…
«Папа! – воззвала Марьяна мысленно. – Видишь, это все потому, что ты умер! Eсли бы не твоя болезнь, мы не познакомились бы с Борисом – а значит, меня не затащили бы сюда, в этот притон!»
Притон… Жуткое слово заставило ее задрожать. Что, Господи, что значили слова той девки об окончании эры милосердия?!
На свой вопрос она немедленно получила недвусмысленный ответ.
Pаспахнулась дверь. Cвет, ударивший в лицо Марьяне, был так ярок, что она тотчас зажмурилась, но взгляд успел сфотографировать сплетение тел, показавшихся черными, будто обугленными. Сплетение трех тел…
Осторожно, словно увиденное могло оказаться смертельным, Марьяна открыла глаза – и невольно вскрикнула. Она не услышала своего голоса, только вдруг стало саднить горло. Наверное, она закричала очень громко… но ее никто не слышал, ведь рот был заклеен.
Казалось, эта картина могла быть продолжением кошмара ее брачной ночи. Две обнаженные женские фигуры ласкались, целовались на полу, а меж ними бился, припадая то к одной, то к другой, Борис…
Марьяна не сразу узнала его, таким незнакомо-возбужденным, страстным, чувственным было его лицо. Девушки в пароксизме наслаждения царапали свои груди так, что алые полосы оставались на нежной коже. Их рты были открыты… наверное, кричали от восторга.
Только эти рты и видела Марьяна, да глаза тускло мерцали в прорезях черных шелковых масок, плотно охватывавших головы девушек, скрывая и волосы, и черты лиц. Чудилось, две черноликие дьяволицы сплелись на полу с Борисом, лицо которого тоже мало напоминало лицо человека.
Почему раньше Марьяна думала, что от любви люди испытывают счастье? Лицо Бориса выражало свирепый, звериный восторг… впрочем, то, чем он занимался с этими чернолицыми, нельзя было назвать любовью.
Все трое лежали, сплетясь руками и ногами, едва дыша.
Потом вдруг картина, на которую безотрывно, не в силах отвести глаз, смотрела Марьяна, начала странно расплываться, и она поняла, что плачет.
Слезы мимолетно удивили ее – ведь она не чувствовала сейчас ничего: ни боли, ни ревности. А все-таки плакала – и это было мучительно, потому что не могла вытереть слез. Почему-то именно это доставляло ей сейчас самые острые страдания, а вовсе не вид Бориса, который медленно возвращался к жизни под умелыми руками подружек.
И все повторилось: ласки, причудливая игра… Но когда на полу снова распростерлись изнемогшие тела, из угла комнаты, не видимого Марьяне, вышла еще одна женская фигура и наклонилась над обессиленной
