хорошо, это Тоня знала на опыте!

Короче говоря, слова матери запали-таки в душу, и она теперь все время смутно надеялась, что наконец-то и ей выпадет счастливая, счастливейшая встреча!

Сначала казалось, это должно произойти быстро, и Тоня ждала, почти с нетерпением вглядываясь во всех мужчин, которые пересекали ее путь. Потом ей стало не до ожидания. Катерина росла очень трудно, после года она вдруг практически перестала спать. Тоня моталась по двум работам, брала переводы еще и домой, прибегала вечером чуть живая, чтобы отпустить няню (решила лучше умереть, но не мучить ребенка яслями и садиком!) и заняться дочерью. Иногда няня, поглядев в запавшие глаза Антонины, говорила: «Ну ладно, посижу еще полчасика, а ты пока поспи». Тоня, благодарная до слез, тащилась, заплетаясь ногами от усталости, в спальню, падала на кровать, ожидая, что сейчас сон рухнет на нее, как лавина в горах, но… зря ждала! Этот крошечный счастливый отрезок времени – полчаса! – вдруг наполнялся мучительным пульсом, бил, стучал в Тонины виски, вибрировал в голове: «Полчаса, тик-так… Всего полчаса, тик-так… А сколько минут уже прошло, тик-так?» Да и Катя пищала, капризничала в соседней комнате, звала маму, по которой соскучилась за день и не желала больше ни минуты ждать общения с ней!

А ночью она не спала. Задремывала и тут же вскидывалась с легким хныканьем, которое протыкало зыбкую Тонину дремоту, как слишком толстая игла протыкает тонкую ткань и рвет ее. И так всю ночь, и так ночь за ночью, и сутки за сутками, неделю за неделей и месяц за месяцем…

«Это как-то связано с внутричерепным давлением, – говорили Тоне врачи, к которым она, конечно же, не раз обращалась. – У чувствительных, нервных детей в этом возрасте такое бывает. Вылечить? Лучше это дело перетерпеть, потому что опасно лечить, тут нужны сильные препараты, которые бьют по мозгу, так что как бы нам девочку интеллектуально навсегда не успокоить! Понимаете?»

А чего тут понимать? Или крикливая, но смышленая, умненькая, во всем остальном нормальная Катюха – или смирненький сонливый дебильчик. Выбирайте, мамаша.

Мамаша выбрала. Что? Угадайте с трех раз!

Самое поганое состояло в том, что именно в это время Виталий от нее отступился. Именно в эту самую тяжелую пору Тониной жизни он вдруг вспомнил, кто в бывшем доме хозяин, и решил взять строптивую бабу измором. Знал, как ей плохо, знал, что она на стенку лезет и чуть ли не руки на себя наложить готова, – однако выдерживал характер и не приходил, не звонил, вообще уехал к матери в Москву – подальше от соблазна. Был уверен: в один прекрасный день в этой тесной, душной квартирешке на Автозаводской, которой Тонина свекровь гордилась так, словно это были четырехкомнатные палаты на Тверской, раздастся междугородный звонок и послышится Тонин голос (от робости запинаясь, как указывал господин Фонвизин):

– Виталик, приезжай, я больше не могу без тебя!

Он прекрасно знал, что Тоня больше не может! Но до чего хотелось услышать вот этот драгоценный довесок: «Без тебя! Не могу без тебя!»

Однако вместо того, чтобы звонить в Москву, Тоня однажды среди ночи (спать-то все равно было невозможно!) позвонила в Южно-Сахалинск, где в это время был белый день, и спокойно (то есть она надеялась, что голос ее звучит спокойно) спросила:

– Мама, а тебе никогда не хотелось покончить жизнь самоубийством?

– Хотелось, – ответила Марина Анатольевна так невозмутимо, словно дочка звонила за десять тысяч верст спросить: «Мама, а тебе никогда не хотелось попробовать авокадо с креветками?» – Был такой момент, что до сих пор вспоминать страшно. Но у меня ведь была ты, я просто не могла представить, что ты останешься одна. Плачешь – а некому к тебе подойти, обнять, поцеловать, утешить. Разбила коленку – а никто не пожалеет. Понимаешь?

Тоня слушала безучастно. Если мама сейчас спохватится и начнет причитать, что, дескать, у тебя там происходит, ты с ума сошла, задавать такие вопросы, она просто бросит трубку… навеки.

Однако мамин голос звучал по-прежнему спокойно:

– Тоненький мой родной, все проходит. Ты понимаешь? Жить – это значит терпеть. Но все проходит. Ты меня слышишь?

– Слышу, – сказала Тоня, дрожа губами и радуясь, что видеофоны еще не изобрели.

– Я тебя целую.

– И я тебя.

Трубку она не бросила, а аккуратно положила. Потом пошла в спальню и долго смотрела на разгулявшуюся Катюху. «Плачешь – а некому к тебе подойти, обнять, поцеловать, утешить. Разбила коленку – а никто не пожалеет…»

Ей не хотелось подходить, целовать, утешать. Не хотелось жалеть никого, кроме себя! Но мама сказала – все проходит… Она вспомнила, как ходила по улицам, холодно примеряясь к бегущим мимо автомобилям: вот если броситься под этот, удастся ли так угадать, чтобы умереть сразу? Или придется мучиться? Мучиться больше не хотелось, она и так была достаточно измучена. Как-то, поскользнувшись на несколотом льду и чисто рефлекторно удержавшись на ногах, Тоня оглянулась на выступ стены, о который непременно разбила бы себе голову, если бы упала, – и горько заплакала. От того, что упустила случай умереть без своей на то воли, оттого, что упустила такую возможность отдохнуть!

Все проходит, да? Неужели и у нее пройдет это острое желание умереть, чтобы выспаться наконец?!