Словом, он перестал играть.
Девушка мгновенно очнулась и опустила ресницы, словно опустила занавес над последней сценой. Все с недоумением озирались, как бы пробудившись от сна. Казалось, никто не мог сказать, что он здесь только что делал. Важный синьор степенно поправил свои синие стеклышки и удалился, одергивая полы. Конюх бросился к мулу и принялся ощупывать поклажу, подозрительно оглядываясь по сторонам, словно не в силах поверить, что ничего не лишился из своего столь небрежно брошенного имущества. Служаночка подхватила забытый кувшин и опрометью кинулась бежать, мелькая голыми пятками. Вообще все как-то очень быстро и смущенно разошлись.
Очнулась и дуэнья, вновь надев на себя личину благопристойности. Она подхватила под руку прекрасную девушку и повлекла ее за собой. Та даже не успела поправить кружевную косынку, прикрывающую волосы. И я не успел проститься с ней – хотя бы взглядом. Только поймал мельком удивительную улыбку, все еще блуждающую на губах. Сон, от коего мы были столь грубо пробуждены, еще продолжал сниться этой очарованной душе…
Площадь перед фонтаном опустела. Ветер играл водяными струями, а слепой удивленно поворачивал голову, как бы силясь своими незрячими глазами разглядеть, что произошло. Ну да, он ведь ничего не видел, ничего не понял… Я подошел к нему и положил в мятую шляпу сколько-то лир, не помню точно, сколько было в кармане. Надеюсь, ему хватит надолго.
Belta folgorante, как говорят итальянцы. Ослепительная красота. О да, тысячу раз да!
Одна из фресок Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы называется «Сотворение светил и растений». Боги Рима! Господи! Не это ли сейчас происходит со мной? Я вдруг понял, что означала загадочная полуулыбка на устах моей танцующей незнакомки. Я понял, о чем она думала, когда танцевала, о чем был ее танец. Я понял, какая сила заставила птицу вылететь из клетки!
Эта сила была – любовь. Она влюблена! В кого же?
Я не знаю этого и не узнаю никогда. Я не знаю даже, как ее зовут.
Глава 10
СЛОУ ЭНД КВИК, КВИК
Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года
– Матерь божия! Это не студия, это получается клуб инвалидов детства! – раздраженно выкрикнула Майя и повернулась к Сергею: – Давай ты поведи, я охрипла. – Но тут же, не дав ему слова сказать, снова завелась: – Вы забыли, что это свинговый танец! Где правая точка, где левая точка? Вы не достигаете высоты! Почувствуем музыку, которая играет! Медленный вальс танцуем, а не вот это!
Она сердито затопала, чуть ли не вприсядку.
– Сергей! Танцуем! Все смотрят на нас! И р-раз, два, три!
Полетели по залу. Сергей ощущал сильную, такую знакомую руку Майи на своем плече, и, как всегда, ему казалось, что не он ведет танец, а она напористо поворачивает его то вправо, то влево, одновременно нажимая ладонью на его ладонь. Она – гончар, он – глина. Так было всегда, сколько он себя помнит, – уже одиннадцать лет Майя его лепит, ваяет, делает и заново переделывает.
«Это мой приемный сын, только я в жизни бы не хотела иметь такого сына!» – шутливо представляет она его своим подругам. Честное слово, родная мать не обращается с Сережей столь властно и безапелляционно. И безнадежны все попытки вырваться из-под этой нежной, любящей, пылкой, но такой деспотичной власти. Да и надо ли? Штука в том, что Майя его с радостью отпустит, как птицу с ладони, чуть только забрезжит что-то для него настоящее, реальное, когда мелькнет впереди хоть тень грядущего успеха, за который надо будет побороться. Но пока… ничего в волнах не видно, как поется в старинной песне, которую так любит отец.
«Я хочу танцевать! – подумал Сергей с внезапной, острой, почти физической болью. – Не так, как здесь, в студии, один только бесконечный тренинг, тренинг. Нет, я знаю, что это нужно, школа нужна каждый день, но ради чего? Ради того, чтобы снова понять: я здесь лучший, мне здесь никто и в подметки не годится, я достоин большего, – но где оно, это большее?!»
Сергей вспомнил конкурс «Спартак» в Москве, откуда они с Майей вернулись неделю назад, однако все еще звенела в ушах музыка, сверкали бриллианты и меха красивых дам, для которых заплатить за столик близ паркета 150 баксов – раз плюнуть; все еще мелькали-золотились платья, как минимум от Мишеля Летовальцева, в полторы-две тысчонки долларов каждое, а может, сшитые в какой-нибудь Англии, где цены покруче, к пяти катятся; все еще щекотал ноздри особенный, возбуждающий аромат большого, праздничного, страшно дорогого столичного шоу… и он чувствовал себя уличным щенком, которого пустили только на порог кухни, дав понюхать вкуснейшей похлебки с самым лучшим, что есть на свете, с мозговой костью, и тут же вышибли коленом под зад. Мальчик, ползи в свой Нижний Пригород, да нам плевать, что ты там, в этой деревне, супер, только дураки думают, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в столице, понял?
У тебя есть денежки заплатить за пять дней проживания в Москве – минимум 400 рублей в сутки – самый зачуханный отельчик, да видео за день 250, да участие в конкурсе 500 рублей с пары, да плюс дорога в оба конца, а билет от Москвы до Нижнего теперь тоже полтыщи? У тебя есть сотня зеленых на новые ботинки для стандарта и столько же для латины, причем не из нижегородской обувной фабрики «Элегант», а от «Супер-Дэнс» или «Фриды»? Фрак с хорошей рубашкой, да хотя бы манишкой для стандарта – тысяча долларов, для латины – поменьше, но тоже круто? У тебя есть минимум три тысячи на два платьица партнерши? У тебя и партнерши-то нет, придурок!
– Что, я не слушаюсь? – Майя улыбнулась мельком, отвернулась от Сергея и покачала головой: – Контр-чек меня совсем не устраивает. Вспоминаем. Стоим во фронтальной позиции. Сначала снижаемся. Девочки, здесь побольше отки-нем-ся, сейчас в программах допускаются очень сильные прогибы!
Поддерживая Майю под упругую спину, Сергей покосился направо. Лида резко запрокинула темноволосую голову, потом выпрямилась, поглядев в упор на Костю точно так же, как еще неделю назад смотрела на Сергея, – с тем же чуточку испуганным, почтительным выражением. Майя, помнится, злилась:
– Лидочка, ну что ты смотришь на него, как на господина и повелителя? Он и так лопается от самодовольства! Построже с ним будь!
Теперь Лида танцует с Костей, он от самодовольства не лопается, но улыбка ее не изменилась. Похоже, ей все равно с кем танцевать, на кого смотреть с этой рабской, трепетной почтительностью. Что и говорить,
