указывает на невысокую, но крепкую телом девушку с алой лентой в смоляно-черной косе. Только тут государь вспомнил, где находится, и сообразил, что Иван показывает ему свою избранницу.

Ишь, какая яркая! Словно изюминка в булке. Смуглянка черноглазая, и впрямь ничуть не похожая на белую голубицу, – сразу видно, что бойкая, нравная девка. Хороша, ничего не скажешь: щеки что маков цвет, зубки – жемчужные низки, сарафан так и натянулся на молодых грудях, однако Иван Васильевич не спешил улыбнуться благосклонно.

С некоторых пор он с опаской поглядывал на темноволосых да темноглазых, втихомолку почитая каждую такую красавицу сущей ведьмою. Кученей ему даром не прошла, знал, что черный цвет – опасный цвет. Даже когда попадались царю случайные женщины, он брал себе беляночек, отдавал чернавых кому другому, опасаясь даже и оплошать в самый важный миг, не справиться с волной темного страха, которая грозила накатить – и обессилить его.

Нет, ему девушка не понравилась, но как жадно смотрит на нее сын! И как бойко играет она очами в ответ – теми самыми очами, которые ей надлежит держать скромно потупленными!

– Чья такая? – спросил отрывисто. – Как зовут?

– Евдокия, дочь Сабурова, – выпалил Иван.

Ого! Так он и имя ее уже знает! А голос какой у него стал неприветливый – видимо, учуял нескрываемую неприязнь в словах отца. Ишь, как яростно стрижет глазами – злится, опасаясь, что отец не одобрит его выбора, откажет сейчас Евдокии, велит отправить ее восвояси.

Очень хочется сделать это. Мало, что девка не по нраву, – она еще и Сабурова к тому же. Из того же рода происходила Соломония, первая жена великого князя Ивана Васильевича. Тоже избрана была на смотринах за красоту, да что толку было в той красоте, если она оказалась неплодной? Чтобы жениться на красавице Елене Глинской, князь Василий отправил нерожалую женку в монастырь, отчего многие из его бояр и священников просто-таки на рога встали. Но он поступил по-своему, за что Иван Васильевич ему по гроб жизни благодарен: ведь иначе он не родился бы!

А про Соломонию потом странные слухи ходили. Будто бы в монастыре она сказалась беременною, и не от кого-нибудь, а от самого великого князя. Дескать, о тягости своей она до ссылки не знала, а теперь сие обнаружилось. Доверенный боярин Юрий Шигона, человек разумный и рассудительный, прекрасно знающий, когда в последний раз великий князь сходился на ложе с бывшей женой, поднял ее на смех и посоветовал не морочить людям голову и не позориться, если не хочет прослыть блудней. Соломония притихла, однако вроде бы и впрямь произвела кого-то на свет в монастырской тиши, а может, это были только слухи и сплетни.

Зловредные слухи и сплетни! Ведь по ним выходило, что Соломония все же могла зачать и родить: значит, неплоден был ее супруг. А коли так, вполне возможно, что великая княгиня Елена Васильевна и впрямь не от него родила сыновей, а…

При одной только мысли об этом Иван Васильевич всю жизнь ощетинивался и зверел. Но сейчас заставил себя сдержаться. Если откажет этой Сабуровой, помянув ее злосчастную родню, сам же воскресит память о старинных разговорах. А больше не к чему, совершенно не к чему прицепиться: девка и впрямь очень красива, да и Иванушка так и млеет от нее. А сын вполне заслужил награду, он хорошо-таки потрудился в деле о новгородской измене, что в самом Новгороде, что потом в Москве. И в Горицком монастыре провел дознание с блеском…

– Может, другую какую выберешь? – спросил нерешительно. – А? Иванушка?

– Эту хочу, – буркнул сын угрюмо.

Иван Васильевич задумчиво пожевал губами. То, что парня надо срочно женить, это само собой. Пошел весь в отца, уд свой норовит погреть во всякой печурке, какая только попадается на пути, сделался худ и дик, а разве дело это, что царственное семя сплескивается в какую попало утробу? Ивана-то Васильевича от блуда в свое время остеречь было некому, так хоть сына он остережет.

Ладно, пусть берет себе эту Сабурову. Не понравится девка при ближайшем рассмотрении – отправится в монастырь по следам своей родственницы, ну подумаешь, большое дело! Что-то твердило ему: Евдокия во дворце надолго не задержится, не миновать стать вскоре искать Ивану вторую жену. И ничего, ничего. При другом выборе сын не станет полагаться только на себя, прислушается к отцовым советам, а ведь только этого царю и надо.

– Так и быть, – ворчливо сказал Иван Васильевич, пытаясь скрыть неудовольствие. – По нраву девка – бери ее!

Иван, мгновение помедлив, словно не веря своим ушам, жадно схватил Евдокию за руку. Девка тоже растерялась было, но тотчас вспомнила, как учили себя вести, вскрикнула, завесилась рукавом, словно бы от крайней стыдливости, и глаза налились слезами очень естественно, как и следует быть. Однако Иван Васильевич успел перехватить один ее взгляд – и онемел.

Вот же бесово бабье племя! Минуту назад Евдокия и впрямь ничего так не желала, как сделаться нареченной невестой царевича. Но, оказавшись ею, сразу сообразила, что теперь, значит, ей нипочем не стать невестой самого государя – и по этому поводу залилась слезами, ни по какому другому!

Похоже, она еще устроит Иванушке веселенькую жизнь. Девка из тех, кто поедом будет себя есть, а значит, и мужика своего. Иван, конечно, тоже не лыком шит, кулачищи у него ого, добренькие! Поучит по надобности…

Мысль о том, что отродье нелюбимых Сабуровых будет примерно наказано, привела царя в отличное настроение, и он двинулся дальше мимо невест чуть ли не в припляс.

Так, с сыном дело слажено, теперь можно и о себе позаботиться! Девки остались – и впрямь красавицы из красавиц, так бы сразу на всех и женился! Жаль – нельзя. Вот у всяких там татарей-магометан дозволено держать при себе сразу нескольких жен. Бабы живут во дворце, как рыбы в садке, каждый вечер с нетерпением ждут, которую из них выудят… да, вы-удят, на уд, стало быть, насадят… Смех, да и только! Называется эта магометанская штуковина гарем, у иных там больше сотни разных баб содержится. До чего же удобно придумали проклятые басурманы! Пришел – получил свое. Не надо никуда тащиться по ночам, ежели вдруг приспичит, брать какую попало, давить ее телом, потом обливаясь потом разочарования и брезгливости от грязи, в которую невольно окунулся. Женщина на ложе должна быть женой, именно женой, а уж которой там, первой, второй или восемьдесят пятой, – совершенно неважно.

Хорошо, все это хорошо, но все-таки кого же себе выбрать? И вдруг государь перехватил ищущий взгляд Малюты, переминавшегося с ноги на ногу около одной из девиц. Вспомнил разговоры насчет какой-то там Марфы Собакиной, его родственницы, вспомнил, что обещал себе непременно приглядеться к этой самой Марфе… шагнул вперед.