намерением достигнуть края долины.

Путь мой пролегал по большому лесу, состоящему из пород: даурской лиственницы, аянской ели, белокорой пихты, корейского кедра, душистого тополя, маньчжурского ясеня, амурской липы, монгольского дуба, горного ильма и черной березы. Кроме того, здесь произрастал акатник — небольшое деревцо, ствол которого имеет сердцевину красно-коричневого цвета, окруженную желтой заболонью.

Древесина акатника настолько тверда, что о нее тупятся топоры. Коричневая шелушистая кора и средней величины овальные кожистые листья, белесоватые с исподней стороны, дадут читателю некоторое представление об этом деревце, названном в честь известного исследователя Маака.

По соседству с акатником виднелся маньчжурский орех — родной брат грецкого ореха и одно из самых красивых деревьев в Уссурийском крае. Большие листья его расположены по концам ветвей, а орехи с толстой кожурой окружены мясистой зеленой оболочкой с остроконечными выступами. Древесина здешнего ореха считается весьма ценной.

Там и сям виднелись светло-серые стволы пробкового дерева, называемого русскими бархатным. Под пробковой морщинистой корой его лежит слой заболони ярко-желтого цвета. Листья этого дерева по внешнему виду несколько напоминают иву или рябину. Весной оно одевается зеленью позже всех. На Анюе мы застали его уже с черными ягодообразными плодами, издающими своеобразный резкий запах.

На солнцепеках по каменистым местам росла группами и в одиночку колючая аралия, имеющая вид пальмы с перистораздельными листьями в метр величиной. Ствол ее достигает высоты от трех до пяти метров и сплошь усажен большими острыми шипами, из самой середины листвы поднимается кверху большое бело-желтое соцветие.

Аралия тоже отцвела и готовилась осыпать свои семена на землю.

Но самым красивым растением в долине Анюя, бесспорно, был амурский виноград. Местами он так опутывал кусты и деревья, что за листвой его, уже окрашенной в цветистые нежно-розовые тона, положительно не видно было, кого именно он избрал своей опорой, чтобы подняться повыше к солнцу. Если ему мало было места, он перебрасывался на соседнюю растительность, цепляясь усиками за ветви деревьев, или свешивался вниз длинными гирляндами. Плоды у него уже начали созревать и приобрели синеватый оттенок.

Я старался выбирать места открытые, где меньше было валежника. Попутно я заметил ядовитую чемерицу белую, с грубыми плойчатыми листьями, космополитичный папоротник — орляк обыкновенный, листья которого действительно похожи на крылья орла, и ландыш маньчжурский, который ничем не отличается от европейского вида.

Тут было много и других цветковых растений, которые мне не были известны. Я не задерживался около них и шел дальше.

В августе в тайге всегда появляется много пауков темно-бурого цвета. Некоторые из них достигают довольно больших размеров и имеют брюшко величиной с медную двухкопеечную монету и ножки толщиной в спичку. Между деревьями они натягивают свои тенета и сидят в самой их середине в хорошую погоду и под листвой во время ненастья. Когда идешь по тайге, все время натыкаешься на этих по существу безобидных и флегматичных животных. Паутина часто садится на лицо, руки, одежду и доставляет много неприятностей. Днем паук сидит неподвижно и как будто спит, но, если тронуть паутину, он немного шевельнет ножками и приготовится к бегству, если это враг, или к нападению, если это насекомое. Паутина его колесного типа обычно помещается в большом треугольнике, стенки которого сотканы из таких прочных нитей, что они производят впечатление шелковых, и нужно употребить некоторое усилие, чтобы разорвать их рукой.

Я все время придерживался небольшой тропы, которая, чем дальше от дома Инси Амуленка, тем становилась все слабее и слабее. В одном месте я вдруг увидел протянутую поперек нее тонкую нить. Опасаясь, как бы не попасть на самострел, я остановился и стал осматриваться.

Скоро все разъяснилось: то, что я принял за волосяную нить, была паутина длиной в пять метров, а несколько в стороне находился и владелец ее. Большой темный паук неподвижно сидел в самом центре правильного восьмиугольника. Как раз под паутиной была довольно глубокая лужа с чистой прозрачной водой. Я взял прутик и тронул им паука. Он шевельнулся и снова замер в неподвижной позе. Тогда я легонько ударил его по брюшку. Паук быстро, точно падая, опустился вниз и повис на паутине, но я оборвал ее. Паук упал в воду и, к великому моему удивлению, пошел на дно, где и притаился.

Зная, что все пауки дышат воздухом, я решил понаблюдать за ним и посмотреть, как долго он будет находиться в таком положении.

Прошло пять — десять минут, а паук сидел в воде, как будто это была его родная стихия. Я хотел было его опять тронуть прутиком, но вдруг он, словно пробка, всплыл на поверхность и стал загребать ногами, как веслами, направляясь к берегу. Через минуту паук выбрался на сушу и направился к высокому травянистому растению. Это был дудник даурский. Достигнув вершины его, он сел на край плодонесущего зонтика и стал пускать по ветру паутину до тех пор, пока она не зацепилась за одну из основных нитей его тенет. Убедившись, что паутина достигла цели, он подтянул ее немного к себе, затем спрыгнул с растения, покачался в воздухе и стал быстро взбираться наверх. Через минуту паук сидел на том самом месте, откуда я столкнул его в воду.

Во всем происшедшем интересными являются три момента: первый — способность паука долго быть под водой, второй — способность его изменять удельный вес своего тела и по желанию тонуть в воде и всплывать на поверхность и третий — чувство ориентировки по отношению к своей паутине, ветру и растущим поблизости растениям.

Я не стал больше беспокоить наука, обошел его тенета и начал подниматься на сопку.

Дождевая вода сбегала по склону горы многочисленными струями. Они соединялись в ручьи и шумными каскадами стремились книзу, словно опасаясь опоздать к наводнению, признаки которого были уже налицо. Ожили старицы и сухие протоки; в лесу вода появилась в таких местах, где ее совсем нельзя было ожидать.

По небу двигались большие кучевые облака и заслоняли собой солнце.

Сильно парило... Я несколько раз садился на колодник и рукавом рубашки обтирал свое лицо, с которого обильно струился пот.

Наконец я достиг вершины. Передо мной развернулся угрюмый горный ландшафт. Весь юго-восточный склон неба был закрыт тучами. На переднем плане виднелся край долины реки Анюя, за ним другой хребет, а дальше — еще какие-то высокие сопки. Они терялись в косых полосах дождя, которые как бы соединяли небо с землей. Над истоками Анюя, Поди и Тормасуни они были совершенно непроницаемыми. Там, по- видимому, шел сильный ливень.

Все это были плохие признаки, грозившие задержать нас на Кандахе на неопределенно долгое время. Но была надежда, что, быть может, погода изменится к лучшему, вода в Тормасуни спадет и мы благополучно достигнем реки Хора.

В это время нашла большая туча и заслонила собой солнце. Опять стало сумрачнее, и снова пошел дождь, мелкий и частый. Тогда я повернул обратно и часа в три пополудни пришел домой, вымокший до последней нитки.

К вечеру разразилась настоящая буря. Сильный порывистый ветер ломал ветви деревьев и сотрясал маленький домик до основания. Дождь хлестал по окнам, и слышно было, как вода ручьями стекала с крыши. Мои спутники — туземцы — приутихли и молча сидели на нарах.

В такие минуты человек сознает свое бессилие перед грозными силами природы, когда они выходят из равновесия и превращаются в ураган, известный у народов Востока под названием тайфуна. С этими мыслями я уснул.

На другой день рано утром меня разбудили тревожные голоса людей. Я слышал, как они волновались, что-то носили, бросали; все делалось торопливо, бегом...

Я поспешно оделся и вышел из дому. Одного взгляда на протоку было достаточно, чтобы понять, в чем дело. Внешний вид ее изменился до неузнаваемости.

Мутная, желтая вода прибывала с большой быстротой и распространялась вширь, заливая все более или менее низменные места. По воде плыли ветки, обломанные бурей, и всякий мусор. Люди оттаскивали подальше лодки, уносили весла, шесты и все, что вода могла захватить с собой. Через какие-нибудь четверть часа весь левый берег протоки оказался во власти водяной стихии. Правый берег был выше, но и