— Послушай!
— Нет уж, извини. До сих пор тебя слушал, потому что сам я едва не блевал от страха, а ты держался за двоих, тут уж ничего не скажешь. Но теперь хватит! Я выхожу из игры. Потому что ты не герой, а шизофреник, буйнопомешанный и болван. Точка.
— Ну и что из того? До сих пор, как ты сам говоришь, ты не блистал геройством, но все же делал свое дело, хотя у тебя за спиной было достаточно взрывчатки, чтобы разнести все вокруг. А теперь, если верить твоим словам, какая-то утечка нефти заставляет тебя бросить карты. Так кто же из нас болван? Да еще куришь над нефтью, бьющей под давлением. Совсем перестал соображать? Если уж взялся, доводи дело до конца!
— Нефть меня не пугает. Но это — знамение.
— Что?
— Знамение.
Очевидно, это слово все ему объясняло. И ничего другого вытянуть из него было невозможно. Знамение…
— Ну ладно, нечего нам сидеть тут всю ночь… Вернее, то, что от нее осталось, от ночи… Будешь показывать мне дорогу. Понял?
Джонни посмотрел Жерару прямо в глаза.
— Вот что, Жерар. Мы с тобой были приятелями до этой идиотской ночи. До сих пор мы вдвоем могли плевать на все и на всех с высокой лестницы — помнишь? Но теперь все кончено.
— К чему ты клонишь? Рожай быстрее! — сказал Штурмер.
— Я снова поеду с тобой. Влезу в эту дыру, завязну в ней и утону вместе с тобой, выхлопные газы подожгут нефть, и мы изжаримся или взлетим на воздух, это ясно заранее. А если случайно проедем, то взорвемся чуть дальше, это уж наверняка. Я поеду, потому что ты был моим приятелем, и еще потому, что я тебя боюсь: слишком уж ты на короткой ноге со смертью, и я даже думаю — не дьявол ли ты? А я сойду с ума или умру от страха. Но запомни, Штурмер, знамение было, и я тебя предупредил… Для тебя тоже это добром не кончится…
— Когда мне потребуется гадалка, я тебя позову. А теперь по местам.
Грузовик как бы присел на колесах, готовый влачить свой проклятый груз дальше. Штурмер еще раз посмотрел вперед, туда, где за ямой снова начиналась дорога. Глубоко вздохнув, он залпом вобрал в себя как можно больше ночного воздуха и левой ногой опустил педаль сцепления. Передние колеса примяли землю на краю склона, выдавливая ее валиком, потом перевалили через него, и грузовик, упираясь колесами, как упрямый мул, начал спускаться в воронку. Мотор удерживал его, работая на малых оборотах. О том, чтобы притронуться к сцеплению до начала подъема на той стороне, нечего было и говорить. Только чуть притормаживать…
— В господа бога! Так и есть!
Мотор заглох, колеса заторможены, а грузовик продолжает скользить, он съезжает, скользит, его сносит, как судно, потерявшее управление, ставит поперек склона…
Жерар в отчаянии надавил на стартер, мотор взвыл, и сразу оглушительный рев стихает, колеса грузовика начинают медленно вращаться, как раз в тот момент, когда сцепление выжато, педаль газа касается пола и когда грузовик почти останавливался. Руль в руках Жерара описал два торопливых полукруга. Теперь передние колеса вцепились в жирную землю. Все стало на свои места.
Впереди в белом свете фар, словно зловещая марионетка, дергался Джонни, шлепал по нефтяной грязи, широкими жестами в пустоте звал, манил, увлекал за собой машину. Жерар, оставаясь на самой малой скорости, дал полный газ.
Мотор ревел. Клапаны метались как сумасшедшие, бились головами о своды цилиндров, набивали себе шишки и не имели даже времени почесаться. Шатуны ободряли их своим маслянистым пришептыванием. Сейчас шофер давал волю всей мощи, всей энергии, вложенной инженерами в эту сталь. И эта мощь мотора, многократно увеличенная шестернями коробки, передавалась через мосты колесам, которые неудержимо влекли грузовик со скоростью три километра в час по черному смрадному болоту, через озеро жидкой ночи, тяжело разбегающееся под колесами.
Джонни все отступает перед фарами. В невообразимой нефтяной грязи он скользит и спотыкается, как во сне, скользит и падает навзничь. Но это не сон, потому что он кричит и не может проснуться.
Высунув голову из маслянистой жижи, в которой барахтается его тело, он кричит и кричит. Грузовик неумолимо надвигается прямо на него. Жерар все видел, но не снимает ноги с педали, чтобы замедлить ход, — он должен выбраться! Переднее правое колесо приблизилось к ноге Джонни, вдавило его ступню в грязь, сразу уплотнившуюся от огромного давления. Джонни отбивается, кричит, ему кажется, что нога раздроблена, он воет, как перед смертью. Но Штурмер видит перед собой только верхнюю кромку подъема, который нужно преодолеть; он не обращает внимание на дергающуюся марионетку под колесами, раздавленную в грязи, — разве тут разберешь? Да и что можно сделать, если он должен пройти? Должен пройти!
Последний толчок. Слышится какой-то треск. Джонни откатывается в сторону и тут же вскакивает. Его нога в крови, но даже не сломана. Сознание возвращается к нему, и вот он уже смертельно обижен.
По инерции, приобретенной на плоском дне воронки, грузовик выезжает передними колесами на подъем на длину корпуса. Но как раз в то мгновение, когда задние колеса уже цеплялись за твердую почву, они трижды пробуксовывают в луже нефти, и машина оседает без единого толчка.
Впереди горизонт застилал черный факел пожарища, а сзади, точно напротив него, вставало солнце.
Грязный, с запекшимся ртом, с блуждающими, глубоко запавшими глазами, Штурмер выскочил из кабины. Джонни остался сзади, по колени в зловонной жиже. Потом он с трудом выкарабкался по склону на сухое место. Черные капли стекали с него, тут же впитываясь в землю. Нефть склеила его спутанные волосы так, что он казался лысым. Непристойный, страшный, он приближался хромая.
— Не мог же я остановиться, — проворчал Штурмер: из-за этой неудачи он прямо дрожал от ярости. — Ну, что теперь будем делать?
Глядя на Джонни, нельзя было сказать, что он горит желанием поскорее взяться за дело. Румын разорвал рубашку, полотняные брюки. А ботинки… ботинки застряли там, в яме. Оставшись нагишом, он стал осматривать свою рану. Нога вспухла, болела, из нее сочилась кровь. Кожа местами лопнула, как на перезрелой вишне. Но что-нибудь различить было трудно, ногу покрывали нефть и налипшая лепешками грязь. Джонни подошел к машине, взялся за дверцу.
— Через час я займусь тобой, помогу тебе отмыться, — остановил его Штурмер. — Но теперь нужно выбираться отсюда. Нефть поднимается, да и солнце тоже. Через час ты будешь ни на что не годен — а ты мне нужен…
Взгляд, который Джонни бросил на Жерара, стоил слез, не выплаканных всеми страдальцами мира. Но Штурмер его даже не заметил: такой взгляд пропал даром! Жерар тоже очень устал. И если тут еще думать о постороннем, далеко не уедешь. Думать нужно было только об одном — как выбраться.
— Да, — продолжал Штурмер. — Здорово тебе досталось! Через час у тебя будет жар. Давай не терять времени.
Черное жидкое покрывало уже доходило до заднего борта кузова — грузовик сидел на дифференциале. Чтобы убедиться в этом, Жерару пришлось самому по шею погрузиться в грязь. И все-таки руки его не доставали до шасси. Он набрал полные легкие воздуха и погрузился с головой. Какая мерзость!
Сзади не подберешься. Что же делать? Залить дно воронки цементом или, может быть…
Штурмер чувствовал, что им овладевает неудержимая ярость. У людей его породы это одновременно достоинство и недостаток, они словно дети, которые трясутся при виде игрушки — то, чего они хотят, они хотят немедленно, ждать им невмоготу. Это как суеверие. Жерару казалось, что он должен любой ценой вытащить грузовик до наступления жары. Но, по сути дела, эта мысль была совершенно безрассудной и свидетельствовала разве о его мужестве. И жизнеспособности.
Он перебрал в памяти все уловки, все способы, которые узнал за долгое время вождения грузовиков по всяким дорогам — от гнилых венесуэльских льяносов до крутых склонов Анд — здесь ничто не годилось.
