Москве. Но боюсь, этого не случится. Слишком он не гибок. Врагов много.

Потом дома жена поведала Белецкому о тайных перипетиях романа Лены и Бахтина.

И Степан Петрович пожалел сыщика. По-человечески. Тем более что испытывал некую слабость к таким людям, как он. С молодости приучив себя к компромиссам, угодничеству, интригам, то есть живя в постоянной тревоге и ожидании непрятностей, он уважал людей типа Бахтина. Правда, он ненамного старше сыщика, а уже товарищ министра, сенатор и тайный советник.

Прекрасное раскрытие дела об убийстве не радовало Белецкого. У Рубина слишком сильные связи. Возможно, он и победит эту одесскую выскочку, но победа станет пирровой.

Протопопов явно разваливал министерство и уже поговаривали, что его могут скоро заменить. И две кандидатуры выплывали, его, сенатора Белецкого, и генерала Курлова.

Но, как он слышал, в Царском Селе и Ставке к нему относились значительно серьезнее, чем к Курлову, запятнавшему себя интригами.

Но вместе с тем, если начнется борьба, то выплывет многое, и история с Бахтиным станет решающей. Тем более, что Мартынов начинает агентурную разработку сыщика.

Правда, этого уже Белецкий не опасался, три дня назад, на обеде у Кручинина, Степан Петрович рассказал Лене о неприятностях, ожидающих ее ами. Он видел, как побледнела она, и понял, что завтра же Бахтин будет об этом знать.

Но все же надо историю с Рубиным прикрывать хитро. Белецкий вызвал столоначальника Никонова.

– Скажите, Виктор Георгиевич, что сделано по распоряжению генерала Джунковского. Как я помню, государь пожаловал надворному советнику Бахтину следующий чин?

– Именно так, ваше превосходительство. Чин пожалован, но необходимо подобрать должность.

– А что у Маршалка в Москве, уже есть помощник? – Пока нет.

– Вот и подготовьте приказ о переводе надворного советника Бахтина…

– Прошу прощения, ваше превосходительство, коллежского советника.

– Именно, так подготовьте приказ о переводе в Москву. Что с Филипповым?

– Указ подписан, он выходит в отставку с чином и пенсией действительно статского советника.

– Прекрасно. Бахтина завтра к шести вечера ко мне. – Слушаюсь.

Бахтин ушел с работы и дома закурил, не раздеваясь поднял трубку «Эриксона», услышал голос телефонистки и сказал: – Барышня, пожалуйста 86-24.

– Повторите, – пропел мелодичный голос в трубке.

– 86-24, – уже спокойным, служебным даже тоном произнес он. – Соединяю.

Сколько длилась эта операция на телефонной станции? Секунду, две, десять?

Да нет, пять лет с хвостиком соединялись упругие провода и медные клеммы. Бесконечное количество дней и ночей тоски и одиночества. – Слушаю вас.

Ленин голос не изменился, он был таким же, как в день их последнего свидания. – Слушаю вас. – Это я, Лена, – выдавил Бахтин. – Саша, милый, ты где? – Дома. – Я сейчас приеду.

Все. Сначала время остановилось. Потом помчалось вспять через несчастливо прожитые годы, через неудачи и разочарования, обратно к зыбкому его счастью.

И звонил телефон, и скреблась в дверь комнаты кошка Луша, и ушла, аккуратно прикрыв дверь, Мария Сергеевна.

Все. Не было сегодня. Было только далекое вчера. И они любили друг друга. Ненасытно и жадно. Так как точно знали, что у них не будет завтра.

Бахтин курил, сидя на кровати, и глядел, как Лена, не стесняясь своей наготы, причесывалась перед большим зеркалом. Его когда-то Бахтин купил специально для нее.

Обнаженное тело женщины было необыкновенно прекрасным, и Бахтину казалось, что от него исходит и наполняет комнату теплый и яркий свет.

– Саша, милый. – Лена опустила руку с гребнем. – Я уезжаю. – Куда?

– В Москву. Мужа переводят начальником Московского удельного округа. – Чем же он провинился?

– Не знаю. Но мы уезжаем завтра. Саша, два дня назад у нас был Белецкий… – Вот как.

– Саша, как я понимаю, он к тебе очень хорошо относится. – Почему ты решила? – Саша, он мне сказал, что у тебя неприятности. – У меня?

– Да. В двенадцатом году ты был в Париже и там в кабачке предупредил социалистов о каком-то полицейском деле. Так один из них донес на тебя в московскую охранку, он стал, как это у вас называется… – Агентом.

– Да. Саша, он хочет еще что-то у тебя выпытать. Ты правда предупредил их?

Вот оно что! Значит, или Митя, или его дружок начали дуть Мартынову. И вдруг словно холодом залило сердце. Лена и Белецкий. Лена, а может быть? Нет, невозможно. Но внутри его вновь проснулся кто-то другой. Злой и осторожный.

И тот другой сказал: «Как невозможно? Политохрана вербует самых разных людей». Неужели Лена? – Нет, милая, это ложь.

– Я так и думала. Но знай, что такой донос есть.

Они простились, и расставание их было не таким, как встреча. Бахтин не мог переломить себя. Слишком огрубел он за годы работы в полиции. Слишком осторожным стал.

И оставшись один, он думал о том, что невозможно войти дважды в одну реку. Он вспоминал Ленино платье, ее драгоценности, манеры, даже пришедшую за эти годы опытность в постели, опытность женщины, имевшей любовников; и понимал, что к нему пришла другая, совсем другая женщина.

Это не расстроило его. Воспоминания о первой любви остались в щемящем прошлом. А женщина, только что закрывшая дверь его квартиры, была похожа на Лену Глебову, но все-таки не она.

Рубин и Усов ждали Козлова на Фуршадской, в квартире Усова.

Когда-то Дмитрий Львович Рубинштейн в застолье пошутил:

– Ты, Гриша, живешь на одной улице с Департаментом полиции, а поверенный твой напротив Отдельного корпуса жандармов.

На Фонтанку Рубин не заезжал. Остерегся. Кто его знает, Бахтина этого, может, он там засаду оставил.

Лимон был всегда налетчиком удачливым. И все потому, что осторожность никогда не покидала его.

В отличие от многих своих коллег в Одессе, он после хорошего дела не начинал безумствовать по кабакам, а уезжал из города куда-нибудь в тихую Керчь или Скадовск, где и отлеживался несколько месяцев. А деньги тратил не на баб и костюмы, а вкладывал в дело.

Вот и сегодня захотелось ему уехать в тихую Керчь. Погонять шары в бильярдной, попить сладкого вина, поговорить в кафе с рыботорговцами и коммивояжерами о ценах на улов и видах на торговлю конфекцией.

Никогда еще опасность не была столь реальной и ощутимой.

Рубин в своей любимой позе – руки глубоко в карманах бриджей – бегал по пушистому ковру гостиной.

– Да не мельтеши, ты, Гриша! – Усов, отдуваясь, пил зельтерскую воду. – У меня после поезда в голове мерцание.

– Не после поезда, а после коньяка, который ты жрал с этим полковником. Похмелись. – И то дело.

Усов достал из резного шкафчика бутылку, налил в фужер и со стоном выпил.

Рубин брезгливо смотрел, как его поверенный пьет, и сказал зло:

– Вот из-за вашей пьянки и жадности у меня неприятности.

– Что-что? – Усов поставил фужер, прищурившись, посмотрел на Рубина. – Что-что? – повторил он. – Из-за моей жадности у тебя неприятности? Да ты, Григорий Львович, совсем сбрендил. Это какое же беспокойство я тебе доставил? Поставки сапог на армию? Или подряд на овчинные полушубки? А может быть, продовольствие для беженцев? Ты, Григорий Львович, говори, да не заговаривайся, Я тебя от твоих одесских штучек в солидную коммерцию тяну, а ты все к уголовщине прислоняешься. Не получится так у