– Это я знаю. Но вы мне сказали…
– Что я вам сказала? Вы поинтересовались, когда я буду здесь пасти коров. Я вам ответила, что, может быть, в четверг, может, и в другой день… Это не я решаю, хозяину казалось, что еще недостаточно тепло…
– Как бы там ни было, – подвел итог юноша улыбаясь, – вы здесь – это все, что нужно.
Улыбка освещала его скуластое широкое лицо с большим носом и ртом, углы которого очень смешно поднимались, когда Ришар улыбался, а его очень светлые глаза неотрывно смотрели на вас, и начинало казаться, что они видят вас насквозь и все понимают.
– Влюбленные редко ходят одни, – прошептал Баско.
А девушке, кажется, не нравилось присутствие Ришара, настойчивость его улыбки и упорное желание завести с ней беседу.
Раздраженная, но никак не настроенная враждебно, Жанни, уклоняясь от беседы, явно щадила его…
– Я вам помешал… Вы разговаривали…
– Мы в загадки играли, – ответил я ему.
– А! Я в этом не силен, конечно, но почему бы не попробовать?
Нам очень нравился Ришар; года два назад он был школьным тренером, и довольно часто, когда он ехал за хворостом или сеном, отвозил на вокзал фрукты и овощи, он катал нас на своей повозке, но загадывать ему загадки… Он почувствовал наше замешательство и заговорил с нами о школе… Можно было подумать, что присутствие Жанни при этом не бралось в расчет, если бы Ришар иногда не бросал на нее, стоявшую в стороне прислонившись к каминной полке, взгляды, призывая ее в свидетели нашего дружеского согласия. Этим он добился того, что девушка вскоре оттаяла, сделала сначала шаг по направлению к нам, затем другой и, хотя и не стала садиться, прислушалась к нашему разговору. Конечно, в нем не чувствовались первоначальная свобода, игра и смех, но все же эта беседа была очаровательна. Никто в деревне не смог снискать большего доверия у детей, чем Ришар; конечно, он был не ребенком, но и не был похож на взрослого: мы понимали его без труда. Раз или два за то время, что мы болтали, я перехватил взгляд Жанни, направленный на молодого человека; я прочел в нем какую-то трогательную признательность и, конечно, уважение, но вместе с тем непонятное мне сожаление и, может статься, даже некоторый страх…
Корова потерлась мордой о дверной косяк и тихо промычала. Комната уже наполнилась сумерками, с выгона поднимался влажный теплый воздух.
– Пора возвращаться: животные могут замерзнуть.
– Если вы хотите, я могу помочь вам отогнать их назад, на ферму, – вызвался Ришар.
– О! Они знают дорогу, да и я тоже.
Она держалась в тени, вполоборота к нам, но нам показалось, что она уходит отсюда не без сожаления, что наполнило всех троих необычайной радостью. Она поинтересовалась, придем ли мы на выгон в следующий четверг. Хороший вопрос! Жанни вроде бы не обращалась к Ришару, но он протянул руку: – Итак, до скорого?
Она ушла, не ответив, и мы вернулись в деревню. Долго еще в ушах у нас стоял топот стада в лесу, а иногда чистый журящий или ласкающий голос, который, казалось, уже так давно нам знаком.
II
Маленькая сухонькая седая женщина с острым взглядом, презрительно поджатыми губами и властным подбородком, с тщательно причесанными на пробор волосами, в высоких дамских ботинках, очень аккуратно одетая, однако без излишнего кокетства – вот портрет Колетт Блезон, вдовы Блезон – матери Ришара; мог ли кто-нибудь из незнакомых с ней сказать, что этот ласковый, большой и нескладный юноша – ее сын? Она, казалось, сама больше других удивлялась, глядя на него. Тревожась и волнуясь по пустякам, она не переставала следить за ним; когда он куда-нибудь уезжал, хоть и ненадолго, она беспокоилась и готовилась к худшему. А Ришар? Где он находил столько терпения и внимания? Дети в нашей деревне не жаловали своих родителей особым почтением, и для меня всегда было удивительно наблюдать отношение Ришара к матери. Уходя или возвращаясь, он обнимал ее: 'Мамочка…'; выше ее на голову, иногда он обращался с ней как старший брат и восхищался ее почти детской хрупкостью. Она сопротивлялась, смущенно и натянуто улыбаясь: 'Ради бога! Да отпустишь ты меня наконец?' – слегка раздраженная, но и безмерно счастливая.
К ней обращались «мадам», во-первых, наверное, потому, что она приехала из соседнего городка, где ее отец служил секретарем в суде, а во-вторых, еще и потому, что она была женой оптового виноторговца. О своем муже, умершем несколько лет назад, она никогда не говорила, и все остерегались затрагивать эту тему. Этот весельчак завел в близлежащих деревнях с полдюжины романов. Он и умер во время одного из своих похождений; многие вспоминали тот зимний вечер, когда огромное тело, уложенное на повозку, в последний раз возвращалось к семейному очагу. Новоявленная вдова с сухими глазами и непроницаемым лицом попросила перенести тело в кухню на складную кровать, где ее установили специально для этого. Все было готово: лампа, распятие, самшитовая ветвь в святой воде, даже кюре и могильщик были предупреждены. Мадам Блезон поблагодарила, заплатила и захлопнула дверь.
В то время Ришар учился в сельскохозяйственной школе. Находясь на грани разорения, она решила забрать его оттуда. 'В конце концов, – говорила она, – Ришар знает уже достаточно, чтобы обрабатывать нашу десятину…'
Чего она не говорила, но что замечал каждый: жизнь началась для нее как бы заново; и она не хотела бы ее упустить. Теперь она имела опыт, знала слабости мужчин и обычные их соблазны. Когда какая-нибудь из соседок восклицала: 'Вы такая счастливая – ваш мальчик такой умница! Он не то что наши – делом занимается, а не дурака валяет!' – она отвечала тихо: 'Все мужчины одинаковы'.
Наверное, она опасалась, как бы мягкость Ришара не сделала его легкой добычей. Я не знаю почему, но по какой-то странной логике она бывала раздосадована всякий раз, когда начинали хвалить его образцовое поведение.
Впрочем, молодой человек без видимого усилия над собой подчинялся причудам матери, страхи которой только веселили его. Никто не видел его вместе с девушками; он нигде и не бывал, лишь иногда по воскресеньям ходил с товарищами в деревенский кабачок. Но он уже достиг того возраста, когда юноши по-иному обращают на себя внимание девушек и их родственников. А скоро, через несколько месяцев,