посольства в Берлине. Приходила жена Тельмана, Роза Тельман. Просит Москву попытаться вырвать из фашистских застенков ее мужа, Эрнста Тельмана, руководителя германской компартии, верного друга Советского Союза. Попутно заметила, что не имеет никаких средств к существованию, голодает, но просит помочь не ей, а Тельману, вождю немецкого пролетариата, она убеждена, что Германия не посмеет отказать Советскому Союзу в такой просьбе.

Жена Тельмана на свободе? Разгуливает по Берлину, заходит в посольства?.. Подослана. И ясно зачем. Первое — Гитлер хочет показать, что в отличие от НЕГО он не репрессирует семьи своих врагов, мол, достаточно силен, чтобы не, бояться каких-то там жен и детей. Второе — Гитлер проверяет его лояльность. ОН показал свою лояльность, выдав Гитлеру несколько сотен немецких антифашистов. Но если взамен попросит освободить Тельмана, то это не лояльность, а сделка.

— Что ей ответили в посольстве? — спросил Сталин.

— «Мы ничем не можем вам помочь». Тогда она заплакала: «Неужели вся работа Тельмана в пользу коммунизма прошла даром? Дайте мне хотя бы совет: могу я обратиться к Герингу?» Ей ответили: «Это ваше личное дело».

— Ну что ж, — сказал Сталин, — правильно ответили.

По такому поводу ОН не желает вступать в переговоры с Гитлером. В Германии коммунистическое движение разбито, и что будет с Тельманом, уже не имеет значения. А репрессирует или не репрессирует Гитлер семьи своих врагов, ЕГО не интересует. Еще в тридцать седьмом году ОН лично продиктовал и подписал решение Политбюро: «Установить впредь такой порядок, по которому все жены изобличенных изменников родины, правотроцкистских шпионов подлежат заключению в лагеря не менее как на 5-8 лет». И тогда же высказал свое кредо: «Мы будем уничтожать каждого врага, хотя бы был он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью. Каждого, кто своими действиями и мыслями, да, и мыслями, покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать».

А пока надо вернуть Россию в ее давние границы. Остались только Финляндия и Бессарабия. Молотов доложил, что финны упрямятся. Финны упрямятся?! Прибалты не пикнули, а эти упрямятся. Сколько их, финнов? Три-четыре миллиона… И не хотят уступить Советскому Союзу? Забыли, что именно Советская власть дала им независимость. Она им ее дала, она и отберет. Сталин приказал Молотову вызвать в Москву ответственного представителя финского правительства.

Прибыл опытный дипломат Паасикиви. Наш посол сообщил из Хельсинки, что вся Финляндия провожала его пением национального гимна. Какие, оказывается, чувствительные! А он-то думал, что финны — флегматичный народ.

Сталин прошел в кабинет Молотова. При его появлении Паасикиви поднялся — высокий костлявый финн. Сталин кивком предложил ему сесть, через переводчика попросил объяснить, в чем затруднение. Ведь СССР предлагает такие хорошие условия: финны отодвигают свою границу от Ленинграда, взамен получают гораздо большую территорию в Карелии. Чем плохо?

Переводчик перевел ответ Паасикиви.

— Видите ли, господин Сталин, — сказал Паасикиви, — согласно нашей конституции территориальные вопросы решает только сейм. И для положительного решения нужно не менее двух третей голосов. Я опасаюсь…

— Можете ничего не опасаться, — грубо перебил его Сталин, — вы получите больше, чем две трети, а плюс к этому еще наши голоса учтите.

Угроза была недвусмысленной. Но на финнов не подействовала.

— Что же, — сказал Сталин на военном совете, — тогда подействует артиллерия. При первом же залпе финны поднимут руки вверх.

И Ворошилов, и Тимошенко с ним полностью согласились.

Со станции Иркутск Варя отправила Лене в Уфу до востребования телеграмму: «Отпуск кончился еду домой». Телеграмму не подписала — догадается, а в графе «отправитель» обозначила: «Сидорова — проездом». Приехав в Москву, застала на почте письма от Лены, короткие, деловые: нашла работу и общежитие, как дела у тебя? Про Ваню ни слова, так они и договаривались. Варя тут же телеграфировала: «Письма получила, все здоровы, настроение бодрое, подробности письмом». В письме написала, что отпуск провела замечательно, отдохнула, поправилась, загорела, родственники приняли ее сердечно. Лена поймет, что все это относится к Ване. В таком виде письмо казалось ей достаточно законспирированным.

Игорь Владимирович знал, что она ездила на Дальний Восток, достал ей билет в купированном вагоне, что Варю огорчило — доехали бы и в плацкартном.

— Позвольте сделать вам этот небольшой подарок, — сказал Игорь Владимирович. — Я хотел, чтобы вы ехали хоть с какими-то удобствами.

— Теперь подарки женщинам делаются железнодорожными билетами?

Он засмеялся.

— Полагается цветами. Но цветы вы вернули.

На такой шутливой ноте они тогда расстались. И встретил он ее по приезде радостно, ни о чем не расспрашивал, только сказал:

— Я договорился относительно работы для вашей знакомой. Но, как я понимаю, необходимость в этом уже отпала.

— Почему вы так решили?

— Не позвонила.

— Она выслана из Москвы, — коротко ответила Варя, желая оборвать разговор.

Конечно, Игорь Владимирович о многом догадывается. Когда он доставал билет, Варя дала ему свой пропуск с ребенком, достаточно умен, чтобы кое-что сообразить. А вводить его в подробности — значит сделать соучастником. Не надо.

Но оборвать разговор не удалось. Подбирая слова, медленно и внушительно Игорь Владимирович проговорил:

— Я хотел сказать, Варя, чисто по-дружески: будьте осторожней.

— Что я такого сделала?

— Вы иногда чересчур откровенно высказываете свои мысли, не слишком своевременные, так бы я сказал. Это может быть истолковано не в вашу пользу.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Он все так же тщательно подбирал слова.

— У меня ощущение, что ваше имя стало вызывать нездоровый интерес, кое-кто начинает приглядываться к вашему поведению. Выражаясь техническим языком, повысился уровень опасности, значит, надо повысить степень осторожности.

— Все же, — настаивала Варя, — ведь не на ровном месте возник вдруг интерес к моей персоне? Ваши опасения связаны с Леной Будягиной?

— Не знаю. Но с некоторого времени со стороны парткома я почувствовал, как бы это сказать, холодноватость, что ли, в ваш адрес. Вряд ли я ошибаюсь.

— Может быть, мне перейти в другое место?