образом, задание Эйтингона выполнено. Шароку оставалось только давать Морнару деньги, много денег.

В условленный день и час Лена позвонила в дверь. С уфимскими автобусами, которые ходили как Бог на душу положит, рассчитать время трудно, однако рассчитала — всегда отличалась пунктуальностью.

— Легко нашла? — спросил Саша, помогая ей снять пальто.

— Ты так подробно все объяснил, я не могла заблудиться.

Саша заварил чай, поставил на стол бутерброды с колбасой и сыром, конфеты, бутылку красного вина — запасся этим вчера, но Лена от вина отказалась:

— От одной капли голова кружится.

Держалась свободнее, чем на почте.

— А я выпью за нашу встречу.

Саша налил полстакана, выпил.

— Так, Леночка, прежде всего я расскажу тебе о своих делах, а потом ты мне расскажешь про свои. После ссылки я получил минус, не имею права жить в больших городах, вот скитаюсь по небольшим. С моей анкетой на обычной работе большие хлопоты, поэтому и занимаюсь необычной: преподаю западноевропейские танцы. Глеб, с которым я тебя познакомил, мой аккомпаниатор и верный, проверенный товарищ, можешь его не опасаться. С мамой регулярно говорю по телефону, она живет одна. Отец работает в другом городе, у него новая семья. Дядька мой Марк расстрелян. Таковы мои дела. Что я знаю о твоих? Иван Григорьевич и Ашхен Степановна арестованы в тридцать седьмом. У тебя есть сын, отец его, как я слышал, Юра Шарок, но с ним ты вроде бы порвала. О друзьях: Макс — на Дальнем Востоке, Герой Советского Союза. Нина Иванова — его жена. Вадим Марасевич — преуспевающий критик, как я понимаю, большой негодяй. Вот все, что я знаю о себе, о тебе и о наших общих знакомых. Теперь ты расскажи, конечно, то, что считаешь нужным.

Она посмотрела на него исподлобья.

— Думаешь, я тебе не доверяю?

— Леночка, недоверие — знамя эпохи. И я тебя не призываю к откровенности. Но, возможно, нужна моя помощь. Я готов.

— Я тебе, Саша, всегда верила и сейчас верю, — сказала она серьезно. — В основных чертах ты все знаешь. Добавлю: папу расстреляли, у меня не приняли ни одной передачи. Говорят, это первый признак того, что человек расстрелян, маму, видимо, тоже. Мой брат Владлен, ты помнишь его, в детприемнике НКВД, мой сын Ваня воспитывается у хороших людей. Мне приказали покинуть Москву, предложили выбрать город, я выбрала Уфу, хожу здесь раз в месяц на отметку в НКВД на улицу Егора Сазонова. Работаю на «Нефтегазе», живу в общежитии.

— Кем работаешь?

— Работаю на строительстве и ремонте железнодорожных подъездных путей. Работа нелегкая, но платят хорошо.

— Шпалы таскаешь?

— Приходится и шпалы. Меня это устраивает: имею возможность посылать деньги Маше, это бывшая няня Владлена, она не даст пропасть мальчишке.

Саша откашлялся, мотнул головой, налил еще полстакана, выпил, перехватил взгляд Лены.

— Боишься, стал алкоголиком? Не думай, не стал. Значит, такая у тебя работа, шпалы таскаешь. Рукавицы хоть выдают?

— Выдают. Все это, конечно, временное. Всех «членов семьи врага народа», высланных таким образом из Москвы, уже отправили в лагеря. И меня это не минует. Рядом есть лагпункт, так что могут из одного барака перевести в другой, но уже за проволоку. Что касается наших знакомых, то да — Нина уехала к Максу, это держится в секрете, но, раз ты знаешь, для тебя секрета нет. Вадим? Сестра его Вика вышла замуж за француза, живет в Париже, теперь у него «есть родственники за границей», и Вадим особенно старается.

— Почему не ешь? — спросил Саша. — Пей чай, а то остынет.

Она взяла бутерброд, отхлебнула чай из стакана.

— Скажи мне, если не секрет, какую фамилию ты носишь?

— Свою. Будягина.

— Ты пробовала искать другую работу?

— Какую?

— Ведь ты знаешь языки.

— Сашенька, милый, кто мне даст здесь работу с языком? Преподавать в школе, институте кто пустит?

Неожиданная мысль пришла ему в голову.

— Ведь ты хорошо играешь на рояле.

— Играю. Хорошо или плохо, не знаю.

— Ты сегодня свободна?

— А что?

— Пойдем со мной во Дворец труда, я там преподаю танцы. Посмотришь, как я это делаю.

— Сегодня? — Она посмотрела на часы. — Хорошо. Я как-то не представляю тебя в роли преподавателя танцев.

— А я не представляю тебя таскающей железнодорожные шпалы.

— Да, — сказала она. — Я иногда думаю, что это возмездие.

— Возмездие? За что?

— За грехи отцов.

— Что ты имеешь в виду?

— Все. Красный террор, Чека, ГПУ. За все, что творилось. Ведь они были руководителями страны, отвечали за судьбы народа.

Саша налил еще полстакана вина, посмотрел на Лену, засмеялся.

— Папочка, не пей! Помнишь, откуда это?

Она наморщила лоб.

— Очень знакомо… Но не помню, откуда…

— «Анна на шее» Чехова.

Она тоже засмеялась:

— Ну конечно же «Анна на шее». Правильно: «Папочка, не пей!»

— Нельзя все валить в одну кучу, Леночка, красный террор сопутствовал белому террору, злодейство было обоюдным. Революция — это катаклизм, горный обвал, виноваты те, кто не сумел этот обвал предотвратить.

Саша допил вино, подумал, продолжил:

— В двадцать первом году гражданская война окончилась, и обнаружилось: насильственным способом построить коммунизм невозможно. И движение пошло в обратную сторону. НЭП был рассчитан на постепенные и безболезненные преобразования. Однако НЭП был отброшен, и вот что мы получили и кого мы получили. В этом наши отцы и виноваты. Они не предотвратили, имели власть и безропотно отдали ее в преступные руки. В этом виноваты. И я виноват…

— Чем ты виноват?!

— Помнишь в нашем классе Соню Шварц?

— Конечно, я с ней после школы виделась. Кончила университет, физик, как и ее отец- академик.

— Я ее тоже как-то встретил на Арбате, вспомнили, конечно, наш класс, ребят, преподавателей, и