переменил, что даже я сомневался: ты ли это? Оказалось – ты!

– Свидетель Аали, и меня тревожило сомнение: ты ли это, мой духовный брат, или слуга из Тысячи второй ночи?! Пусть будет над нами улыбка аллаха: мы – снова мы!

– Как думаешь, купцы пошлют погоню?

– Лучше, Арчил, услаждай наш путь рассказами о любовных радостях. Но настанет час, когда царь Луарсаб возместит убытки с большой прибылью, и купцы восхитятся сильным восхищением, ибо сладость добычи сильнее горечи утраты.

– Но почему, мой Керим, молчишь? Как рассчитываешь подкупить гулабских скорпионов?

– Аллах послал мне мысль, и я от нее не отвернулся. Раньше избавлюсь от Селима. И когда проклятый Али-Баиндур без промедления ринется созерцать привезенное нами богатство, крепость опустеет, как выпотрошенная тыква, ибо сарбазы, получив от меня золото, парчу, бархат и жемчуг для передачи моей несуществующей хасеге, постараются не допустить своих коней до Исфахана. Да будет известно: присвоить чужое богатство и скрыться с ним не только легкое, но и приятное дело.

– А если побоятся и…

– Вернутся в Гулаби? О-о! Пятихвостый шайтан поможет им разодрать одежды, исцарапать самим себе лица и лживо поклясться: «Свидетель пророк! Разбойники, ограбив нас, чуть не убили за сопротивление!» И, зная «радости» Гулаби, эти сарбазы предпочтут бегство возможности лицезреть Али-Баиндура. Других я разошлю десятками в ближние поселения для покупки коней. Я дам им тугие кисеты, набитые соблазнительными абасси. Также отдельно они получат монеты для кейфа. Пять дней жизни их будут услаждать в запретных ханэ опиум, каве и танцовщицы. Розовые тени грез угоднее черных теней действительности даже праведникам. Иншаллах, сарбазы забудут на пять дней о конском майдане, где ржание скакунов напоминает о кровавых битвах и тяжелых странствиях.

– А вдруг догадаются?

– О Аали! О Мохаммет! Вы наградили бедняков вечным стремлением к богатству. Через пять дней сарбазы купят плохих меринов и вкусят редкую радость, ибо, присвоив половину содержимого кисетов, они не будут торопиться в надоевшее им Гулаби. А когда возвратятся в опустевшую крепость, огорчатся, что напрасно затратили абасси на меринов, и постараются вернуть затраченное.

– Но кто-нибудь из стражи должен остаться в Гулаби, иначе могут заподозрить.

– Иншаллах! Задержатся те, кто ради меня готов огонь глотнуть. Но их тоже одурманю волшебным туманом из вьюков шахских купцов. Святой Хуссейн проявит ко мне приветливость, ибо совершил я временную кражу ради спасения царя Луарсаба, замученного и навсегда ограбленного шахом Аббасом.

– А ты забыл об евнухах? Их, кажется, пять – пять высохших обезьян с тонким нюхом, – они первые могут поднять тревогу!

– Видит Хуссейн, они! Но предвечный подсказал мне немедля послать четырех из них в Исфахан: приобрести для Баиндура новых хасег, дабы украсить гарем, потускневший в Гулаби. Четыре верблюда, в меру нагруженные бархатом, парчой, имбирем, благовониями и драгоценными изделиями, ослепят их, и они, восхищенные и взволнованные, потеряют нюх и даже и не подумают спросить меня, почему хан сам не поручил им в обмен на груз четырех верблюдов привезти откормленных красавиц. Не захотят и потому, что известно: престарелых евнухов изгоняют из гаремов, и если они не успеют обогатиться за счет хасег, которые подкупают евнухов, чтобы они нашептывали властелину газели об их прелестях, или же не попали под лучи щедрости хана, который одаривает их, когда они проявляют ловкость лазутчиков, то им аллах посылает горькую участь: стоять в рубище на майданах с протянутой рукой. Эти четверо не успели, и, оставив пределы бедности, они умно решат обеспечить свою старость, когда двери надежды откроются перед ними. Сосчитав верблюдов и увидя, что двугорбых столько же, сколько и их, одногорбых, евнухи воскликнут: «Предзнаменование аллаха!» – и, взяв «покорителей пустынь» за поводья, каждый со своим верблюдом, канут в неизвестность.

– Мой Керим, откуда знаешь столько красивых слов? Теперь скажи, а слуг чем ты угостишь? Ведь хан, боясь огласки, не возьмет с собой даже немого невольника и один, как безумный, помчится в дом гречанки любоваться блеском камней, которые, он уверен, ты только ради обогащения доблестного Али-Баиндура и повинуясь его повелению отнял у купцов.

– Повинуясь повелению аллаха, ибо Юсуф-хан, прискакавший в Гулаби, будто ослеп и оглох. Да будет надо мною воля повелителя вселенной, без его вмешательства хитрый и коварный Юсуф сразу догадался бы, что, выслушав рассказ о купцах, Али-Баиндур тотчас решил обойти его, как близкого друга, и обогатиться самому. И меня Баиндур многословно уговаривал, но я притворился, что не догадываюсь об его истинном намерении немедля уничтожить меня – и как опасного свидетеля и как участника в предстоящем дележе. Шайтан из шайтанов смеет думать, что каменщик Керим похож на хана Али-Баиндура. Но да свершится все, что должно свершиться!.. Иншаллах, о хане все! Теперь о слугах. Не успеет Баиндур доскакать до хранилища богатств, как я соберу десять слуг, передав им трех верблюдов и скажу такое слово: «О верные из верных, не вас ли одарял добросердечный хан Али-Баиндур многие годы ценностями, не к вам ли проявлял неслыханное снисхождение? Как раз сейчас время отблагодарить любимого вами хана. О слуги из слуг, выполните поспешно его повеление. Вот три дромадера, нагруженные товаром из царства ценностей. Отведите их хану в рабат, что в трех песочных часах езды от Гулаби. Добрый хан поскакал туда встретить сказочную хасегу, которую сопровождают пять евнухов – пять тигров с тонким нюхом, – ибо нет в эдеме другой гурии, подобной этой. О слуги, желая сразу очаровать недоступную, хан подарит ей богатство, рассчитанное на двадцать лет веселой жизни двадцати правоверных». Не успеют десять слуг отъехать и на один песочный час езды от Гулаби, как старший спросит: «Не уподобляемся ли мы серому ишаку, который вез на своей потертой спине душистый саман, умирая от голода?» Другой ответит: «Если богатства хватит на двадцать лет веселой жизни двадцати правоверным, то десятерым хватит на сорок лет!» Тут выступит третий и посоветует сосчитать: "Сколько проклятий мы получим от шайтана Али-Баиндура, если прослужим ему еще сто лет?! Тогда все припомнят несправедливому и жестокому хану: и удары палкой по пяткам, и прыжки плетей по спинам, и тяжесть колодок на шеях, и другие испытанные ими наслаждения. Начнут сетовать, что из-за скупости проклятого хана у них, кроме грубой одежды и противной еды, ничего нет, и хором закричат: «Пусть аллах поможет хану найти других ишаков!» Такое пожелание придаст им жару, и они честно разделят богатство и рассыплются, подобно пыли, по городам и рабатам Ирана.

– Вижу, дорогой Керим, тобою все обдумано. Лишь бы хан не изменил решения самому отправиться, даже не взяв тебя с собою, в дом гречанки и в сладком одиночестве осмотреть нами добытое и привезенное.

– Не изменит, ибо тут после осмотра намерен заколоть меня ханжалом – уже отточил, – и притом, в угоду шайтану, вдали от обещанной мне доли. Евнухам не доверяет, слугам тоже, а о сарбазах даже не вспомнит. Селима же больше всех опасается, решил держать в полном неведении, – ведь только тайна сделает хана обладателем богатства. Пусть аллах успокоит твою тревогу: Баиндур примчится в дом гречанки один, и жадность задержит хищника до утра, ибо раньше не пересмотреть ему всех богатств шахских купцов. В эти часы мы, иншаллах, покинув Гулаби, будем сопутствовать светлому царю, царице, князю и… Но мои глаза уже видят красивый дом. Да не оставит нас удача! Пусть никто из гулабцев не обнаружит караван! О имам Реза!

Торопливо дернув поводья, Керим поспешно свернул в глубокий овраг. Солнце подымалось такое красное, словно проливало сок граната. На дне оврага белели кости верблюдов.

Караван медленно выполз из оврага и остановился перед бывшим домом гречанки. Тень от глинобитного забора неровно лежала перед верблюдами. Керим ключом открыл ворота, и караван вошел во внутренний двор. Было тихо. Арчил вынул маленький плоский кувшинчик ширазского вина, кожаный стакан и, по грузинскому обычаю, предложил другу вылить за спасение знатных и незнатных картлийцев.

– О святой Георгий, пусть сопутствует нам удача! Аминь!

– Иншаллах!..