голове и он смог разгрузить его в один день.
Как и вчера, во время застольного часа, слуга пригласил всех пожаловать к полуденной еде. Как и вчера, Русудан, строгая и заботливая, сидела на своем месте. Притихший Автандил поглядывал на дверь. Дареджан огорченно покачивала головой. Еда стыла, а чаши не опоражнивались и не наполнялись.
Вдруг Хорешани с нарочитым удивлением спросила:
– Почему уход персов, заклятых врагов, так опечалил «барсов»? Или устрашаются – кони зажиреют, или оружие заржавеет? А может, печалит опустевший Метехи?
– Кого печалит? – сразу обозлился Димитрий. – Полтора змея им на закуску! Что дальше? С кем за Картли драться, на кого нападать? Вот о чем разговор.
– Госпожа Русудан, хоть подымись в башню – сколько времени не кушает ничего Моурави.
– Нельзя, Дареджан, мешать человеку думать.
– Ничего не хочет Моурави, Эрасти все обратно приносит. Он сам почти от порога не отходит.
– Что делать, моя Дареджан, – засмеялся Папуна. – У овец все богатство не в голове, а в курдюке. Однажды спросили одну: «Почему, батоно, тащишь в конце спины жирную тяжесть?» – «Как почему? – удивилась овца. – А кто за меня тащить будет?».
Гиви недоуменно уставился на Папуна:
– И правда, кто будет? Не пастух же.
Автандил захлебнулся вином. Даже на губах Русудан мелькнула улыбка. Но Дареджан обиделась. «Разве Эрасти похож на овцу?».
– На овцу, может, нет, а на барана непременно! Сколько ему говорю: «Иди спать! Без тебя Моурави испробует крепость каменных плит». А он изумляется: «Как так спать? А кто за меня оберегать покой Моурави будет?»
Видя, что мрачные лица друзей несколько прояснились, Папуна пустился в тонкие пояснения сходства и разницы между двуногой овцой к четвероногим бараном.
Еще раз Саакадзе перечитал ответное послание. Золотыми чернилами вывел Шадиман:
«…напиши свои условия…». И Саакадзе, подумав, опустил перо в красные чернила и добавил:
"Нет, дорогой Шадиман, не только для Теймураза Первого, но и для Симоне Второго я не стяжатель славы. Но ты прав: с князьями сейчас воевать не время. Картли ограблена друзьями царя Симона, народ стал походить на древнего жителя пещер, едва прикрывает наготу. Кажется, мы с тобой дошли до полного понимания друг друга. Так лучше – с открытым забралом сражаться. Откликнуться на твой зов значит считать себя побежденным тобою. Но зачем же идти против истины? Ни ты, ни я не побеждены. Спор наш не закончен. Но помни: нужен царь, – к слову скажу, настоящий царь, а не масхара. Царь и Картли, а не как ты желаешь: царь и князья. Думаю, не без твоей помощи подобрели к пастве черные князья. Но чем они помогли, кроме совета повесить оружие над тахтой, если она уцелела, а если персы ее сожгли – то на ржавый гвоздь, если персы не успели его выдернуть, а самим приняться за соху? Да и этот совет им же и на пользу, ибо иначе чем обогащать черных и белых князей? А сам знаешь: голод плохой советчик… поэтому ржавый гвоздь – ненадежный держатель оружия.
Я не в обиде и за колокольный звон. Умные прячут улыбку в усах, глупцы испуганно клянутся, что сами видели, как святой отец крестом изгонял войско Ирана, а трусливые кричат: «Саакадзе тут ни при чем!».
Тебе дружески должен сказать: я давно ничему не удивляюсь. «Пути господни неисповедимы!»
Поэтому не особенно полагайся на святого отца. Кому, как не тебе, известна истинная причина бегства Иса-хана и Хосро-мирзы, будущего царя, скажем, Кахети, если ему самому, вместо Гассана, не приснится двойной сон.
Так вот, дорогой Шадиман, царь Симон мне ни к чему. Царь Теймураз – ставленник церкови – ни тебе, ни мне не нужен. Если догадаешься избрать из династии Багратиони царевича, могущего украсить и обогатить землей и водой Картли, я готов мечом возвеличить нашу родину. Да расцветет она «от Никопсы до Дербента», как было при царе царей Тамар, которую за счастливые войны и любовь к наукам называли шаирописцы «утренним восторгом царей». Я от полного сердца признаю тебя лучшим везиром царства и совместно с тобой готов укрепить расшатанный трон Багратиони".
Подумав, Саакадзе дописал:
"От помощи Стамбула пока отказался: раз ушли персы, не нужны и турки. Пусть в другом месте бьют друг друга. Уже отправил главному везиру радостную весть, что при одном имени султана полководцы шаха Аббаса в страхе покинули Картли.
Я все сказал, пока буду отдыхать, охотиться; возможно, скоро вернусь в Носте.
Еще к тебе постоянное напоминание, остерегайся шакала, мечтающего о воцарении над горцами, а быть может, еще о большем. Лучше пусть оставит Метехи. Я на Ананури не пойду, ибо он «по-рыцарски» заслонил замок княгиней Нато, матерью Русудан. Но на замок Носте этот витязь с удовольствием пошел бы, хотя Носте принадлежит его сестре. К счастью, я арагвинца не боюсь, но твоя жизнь мне дорога, ибо Картли без тебя не мыслю. Поэтому озабочен я: держишь ли наготове двух коней и плащ цвета луны?.."
Еще не успел Папуна закончить рассказ о непьющем дураке, как неожиданно вошел Саакадзе, а за ним сияющий Эрасти.
Засуетились слуги, зазвенели чаши.
Но Эрасти, выхватив у нукери кувшин, сам помчался в винохранилище за любимым вином Георгия, потом притащил с помощью кухонного слуги вертел с шипящим ягненком и, положив на блюдо, стоящее перед Саакадзе, проворно рассек кинжалом нежное мясо, вкусно благоухающее пряностями. Только после такой работы Эрасти сел на свое место и сразу дал почувствовать, что тоже двое суток не ел, а вино будто в первый раз испробовал.
Мысленно Русудан перекрестилась: «Слава тебе, пречистый младенец! Все обдумал, все решил Георгий».
И хотя она не знала его решений, но для нее даже тяжелая действительность была лучше неопределенности. «Барсы» тоже пришли в обычное состояние. Уже никого не надо было уговаривать, ели и особенно много пили, словно после хорошей битвы.
По просьбе Даутбека Папуна снова принялся рассказывать о встрече с Шадиманом.
Почему-то именно эта простота, необычная для надменного князя, снизошедшего до посещения смотрителя конюшен, насторожила Саакадзе. Он несколько раз перечел послание, впиваясь в буквы, точно желал увидеть, за которой из них укрыта западня. «Но и я князю не обо всем поведал, – усмехнулся Саакадзе, – пусть думает, что уход персов и привел меня к решению отказаться от помощи турок. Так выгоднее».
– Дядя Папуна, – подзадоривал Автандил, – ты после посещения «змея» не заглянул в кувшин?
– Догадался, мой мальчик. Горе мне! Несмотря на веселую беседу, вино свернулось, как прокисшее молоко!
– Я бы за такое полторы башки с довеском снес «змеиному» чубукчи.
– Э-хе, Димитрий, одну как-нибудь нашел бы, а половину с довеском пришлось бы одолжить у Андукапара. Не смейтесь, правду говорю. Что будешь делать! Даже сновидец Гассан заметил, как крадется князь Арша к короне Симона Второго. Но Гассан на страже, еще раз сон видел: не дотянулся Андукапар – рука отсохла. Этим успокоил Хосро-мирзу, мысленно уже примеряющего царскую папаху.
– Не сомневайся, дорогой Папуна, Хосро будет царем. Будет, если мы…
Тут Гиви перебил Георгия:
– Вчера такое было. Ты, Георгий, наверху шагал, три «барса» в саду метались. Русудан с Хорешани на крыше богатство сундука осматривали – что стоит брать с собой; так и не сказали, куда собираются и что можно бедным раздать. Даже Дареджан отказалась в церковь к вечерне пойти: «Не воскресенье, говорит, Иораму и Бежану обещала судить их рыцарский турнир». Что будешь делать! От скуки рот растянулся! Решил: пойду один. Одежду не переменил – не воскресенье, – может, поэтому народ мало внимания обращал. А только прихожу и удивляюсь: почему в церкови столько молящихся, что темно, хотя свечи как грешники в аду горят. Едва нашел место ногу поставить. Наверно, свадьба. Посмотрю ближе: осчастливила ли невеста родных жениха своей красотой? Пробился вперед, только вместо молодой за аналоем совсем незнакомого священника увидел. Не поверишь – борода паршивая, глаза как у мыши, и пищит, точно ему на
