– Не посмел без твоего разрешения уехать.
– А, вспомнил! Передай веселому азнауру, пусть скачет… Хотя постой, я еще не ответил на послание. Скажи, ненадолго задержу. Но знай, Арчил, даже птица об этом не смеет чирикнуть.
– Светлый князь, кто дерзнет узнать, если чубукчи сам ночью свиток принесет, вместе с твоим ферманом на выезд из Тбилиси.
– А без фермана не выедет? – Шадиман откинулся в кресло и подозрительно оглядел конюшего. – Неужто тайные щели ему неведомы?
– Светлый князь! Слишком укрепил Моурави стены Тбилиси – кошке не пролезть. Иначе не беспокоил бы первого царедворца.
– У Дигомских ворот арагвинцы стоят.
– Папуна поедет через Авлабрис-кари, там марабдинцы в страже.
Вновь тревога охватила Шадимана: «Остерегайся! Остерегайся шакала! Не предупреждает ли без конца Моурави? Почему беспечно не прислушиваюсь и к внутреннему голосу своему? Остерегайся! Но в чем опасность? Не притаилась ли она в замке? Обманывать себя неразумно… Но в чем ложь? Зураб с каждым днем все больше моим сторонником себя выказывает, не раз сетовал, что прячу от него нареченную княжну Магдану. Но в чем хитрость?»
Шадиман молчал. Неторопливо подошел к маленькому лимону, погладил светло-зеленый листочек, взял маленькую лейку и тщательно полил; полюбовавшись деревцем, обернулся и веско сказал, что Арчил может спокойно продолжать свое дело, ибо его родственник невредимым прискачет к Саакадзе.
Тотчас направившись к Хосро-мирзе, Шадиман учтиво, не слишком сухо, но и не слишком весело, начал разговор о необходимости ускорить отход. Раз без соизволения шах-ин-шаха нельзя вступать в бой с турками, то какой же смысл оставлять разбросанных по землям Картли сарбазов? Разве их не растерзают «барсы» даже без помощи пятидесяти тысяч янычар? Если же персидское войско уйдет, Саакадзе откажется от помощи султана.
– Подумай, царевич. Любым способом надо в целости сохранить твое царство.
– Не удостоишь ли, князь, просветить непонятливого, какое мое царство?
– О Кахети говорю… высокий царевич, Кахети.
– Иса-хан не согласится.
– Должен! Саакадзе не хуже Зураба Арагвского знает тайные дороги в Кахети и, сражаясь с оставшимися – скажем, даже с храбрым Мамед-ханом, – может с турками броситься догонять Иса-хана. А Тбилиси? Разве разумно превращать его в груду развалин? Хотя к этому всеми мерами стремится шакал арагвский.
– Не кажется ли тебе, князь, что предатель из предателей раздумал указать нам дорогу?
– Кажется, но не могу уяснить, какая у него цель.
– Устрашенный турками, он через свою сестру Русудан примирится с Саакадзе.
– Если Иса-хан пожелает спасти несколько тысяч сарбазов, взяв их с собою, я заставлю Зураба сдержать слово. Поверь, мой царевич, Шадиман Бараташвили с нетерпением будет ждать твоего возвращения.
– Не сочтешь ли, мой Шадиман, нужным пересказать откровенно разговор с католикосом?
Шадиман испытующе взглянул на царевича. «Нет, Теймураз мне не нужен, а Симону никогда не подчинить своей короне оба царства. Значит, любым образом следует убедить Хосро в сильном желании княжества иметь царем отважного витязя, тем более его права, как единственного законного наследника кахетинского престола, неколебимы». И он в самом выгодном освещении передал свой разговор с католикосом, подчеркнув, что сомневаться не приходится: церковь с великой радостью будет способствовать воцарению истинного сына Грузии. Да, католикос без утайки благоволит к царевичу Кахети, ибо видит его тяготение к закону, власти и силе, долженствующей сохранить в целости Картли, – значит, и монастыри. Хотел Шадиман упомянуть и о подарках, так щедро посылаемых мирзою католикосу лично и «для церкови», но раздумал, так как они посылались тайно даже от Шадимана.
К утренней обедне Зурабу тайком донесли о том, что Хосро-мирза с телохранителями ускакал в крепость. Князь устремил на небо взгляд, полный благодарности. И, словно под действием его взгляда, огромное облако, озаренное оранжевыми отсветами солнца, распалось на отдельные облачка, показавшиеся Зурабу войсковым караваном иранцев, устремившихся по синей дороге к своим пределам.
В полдень из Нарикала – Тбилисской крепости – поскакали скоростные гонцы ко всем стоянкам персидских войск. Они торопились доставить приказ минбашам-тысячникам о немедленном их выступлении в сторону Тбилиси.
И снова утро. Снова день. Но кто сказал, что сегодняшний и вчерашний одинаковы, как близнецы? Какое сходство между радостным сиянием солнца и мрачностью туч? Или шумная, визгливая свадьба чем-то напоминает шествие провожающих близкого в страну, откуда нет обратной дороги? Да будет известно: тысячи веков кружится, летит, бежит, ползет день, всегда разный. День-предатель, день-друг!
– Бисмиллах! Какой день уготовлен нам роком! – вскрикнул Иса-хан, едва опустившись на тахту и берясь за чубук кальяна. – Я много темных часов провел, созерцая звезды, рассеянные аллахом для умиления непосвященных и беспокойства мудрецов, которые, проникнув в тайны вселенной, раскрыли избранным книгу решений аллаха. Князь Зураб Эристави, мы благосклонно принимаем твою помощь.
– Увы, хан из ханов, за срок твоих созерцаний звезды изменили свой путь. Не дальше как сегодня из Ананури вновь примчался гонец. Княгиня Нато полна волнения, умоляет собрать ананурское войско и поспешить в замок. Иначе, клянется, ей трудно начать переговоры со своей дочерью, Русудан Саакадзе.
Ошеломленные, долго безмолвствовали. Упрямые скулы Хосро-мирзы побагровели:
– С какого изменчивого часа отважный князь Зураб не держит своего слова?
– Изменить намерение не значит не сдержать слова. Из послания Русудан видно, что Саакадзе твердо решил приступом взять Тбилиси, если откажетесь выдать меня. Но Тбилиси не Индия, Метехи не Багдад, а я не мышь и в мышеловку, на радость коту, не попадусь.
Брови у Зураба сошлись в одну черную черту, а на губах промелькнула насмешка.
«В чем тут хитрость? – терзался Шадиман, наблюдая за Зурабом. – А что хитрит и ведет большую игру, вижу, как в евангелии».
– Тебе, князь, известен наш обычай разливать вино под песни пожелания, – вкрадчиво произнес Шадиман, не упуская Зураба из поля зрения. – Если спешишь в Ананури, потороплю с прощальным пиром. – И вздрогнул: «Нет, мне не показалось, Зураб встревожился».
Не упуская Шадимана из поля зрения, Хосро медленно протянул:
– Ты уверен, князь Зураб, что аллах пожелал сотворить тебе несчастье через наши руки?
– Я? Я ни в чем не уверен. – Зураб явно обеспокоился. – Но осторожность присуща витязям.
Обвивая, как змею, бирюзовую трубку вокруг кальяна, Иса-хан решил: «Пусть желтый шайтан опрокинет в ад мое блюдо с пилавом, если я не заставлю шакала повиноваться!» И он повысил голос:
– Слава аллаху и величие! Он, раскрывающий и закрывающий двери вселенной, приведет тебя к берегу благополучия. Ты, князь, сам поведешь своих арагвинцев в Кахети. Турки не придут, а Саакадзе, узнав об этом, на Тбилиси не нападет.
«Клянусь, ананурский коршун облегченно вздохнул!» – подметил Шадиман, мягким движением руки приглаживая волнистую бороду.
Чувствуя на себе острый взгляд Шадимана и сам не упуская его из поля зрения, Зураб надменно проговорил:
– Я, князь Арагвский, считаюсь лучшим охотником и от хищника не побегу! А если сатана подскажет Саакадзе счастливую мысль осадить Тбилиси, я выйду сражаться за линию стен, ибо не следует подвергать опасности царский город.
– Уж не привиделась ли осада Тбилиси княгине Нато в сладком сне? – любезно осведомился владетель Марабды.
– Почему прячешь от меня, князь, мою невесту, прекрасную Магдану? – Зураб в замешательстве прервал Шадимана. – Не имею ли я основание предположить, что…
– Мы предпочтем выдать охотника хищнику? Или, как говорят турки, подбросим петуху голодную
