– Кисть вдвое меньше! – недовольно крикнул Нижарадзе.
– Придавить языком виноград не можешь? Тогда… что ты можешь?
– Ха-ха-ха!..
– Хи-хи-хи!..
– Нато всегда развеселит!
Покраснев, Джоджуа, под насмешливое подбадривание женщин, стал запихивать в рот кисть, и сразу лиловый сок потек по его губам. И тут княгини показали себя. Много бы еще нелестных сравнений, советов и напоминаний пришлось выслушать злополучному князю, если б Александр не решил, что насмешник достаточно проучен, и не напомнил, что пора в путь.
Автандил вынул шелковый платок, протянул Джоджуа:
– Возьми, князь, на память от Автандила, сына Георгия Саакадзе!
Джоджуа вскипел, но вовремя вспомнил, что Автандил нареченный жених царевны, и… взял платок.
– Полтора часа три им то, а потом это!
Поняв, что Димитрий не одним советом, но и шашкой не прочь наградить князя, Саакадзе громко сказал:
– Спасибо, отец, веселую встречу нам устроил! – и протянул старику кисет. – Угости деревню! Ты, наверно, выборный?
– Вы…борный, – растерянно пролепетал старик. – Выборный, батоно!
– Здорова ли твоя семья, отец?
– Вся моя семья благополучна и здорова! Да сохранит тебя, Великий Моурави, святая троица в битвах и на пиру!
Саакадзе как-то стало не по себе: «Странно, почему вдруг почудился звон чаш? Почему не звон клинка?» Он дернул поводья. Джамбаз обиженно фыркнул и нарочито медленно двинулся за конем царевича Александра.
Ни шумные пожелания крестьян, ни веселый говор не достигали слуха Георгия, не замечал он и крутых подъемов.
– Святой Георгий, как величественны стены Гелати! – преднамеренно громко вскрикнул Матарс.
Словно от призыва воинского рожка, Саакадзе пробудился.
Монастырь одиноко стоял на самой вершине лесистой и скалистой горы. Под знойным небом белые храмы четко выступали на фоне зеленых гор.
– Мой царевич, какими словами описать красоту Гелати?! – Кайхосро восхищенно оглядывал крепостные стены. – Как должен был возвышенно мыслить зодчий, претворяя в жизнь замыслы царя Давида Строителя.
Благоговейно простояли картлийцы торжественный молебен. Но Русудан не могла сосредоточиться на молитве. Может, слишком ярки фрески? Может, следовало придать больше строгости ликам святых? Или необычайная высота купола напоминает молящемуся о ничтожной значимости человека? Как давно рвался Георгий к священной усыпальнице царя, поднявшего Грузию из пепла!
Кто-то рядом опустил в чашу монеты и зашептал:
– О матерь божия, святыми пророками названная вратами затворенными, лестницей, кадильницей, престолом, светильником и жезлом милосердия! Прими сие за Непобедимого Георгия. Кто изменит ему, то пусть будет проклят устами бога!
Русудан перевела взор на каменный иконостас и поразилась мозаическому изображению богоматери, стоящей на золотом поле, на багряной земле. Богоматерь поддерживает зеленое покрывало, на котором сидит божественный младенец, благословляющий мир.
«Но какой мир? – мысленно воскликнула Русудан. – Мир не только угнетенных, но и и угнетателей, не только любящих, но и ненавидящих, не только великодушных, но и низменных, не только правдивых, но и бесчестных, не только бескорыстных, но и алчных. В чем же истина? В чем? Нет, младенец за семнадцать столетий все тот же, не вырос, а мир изменился… Но, может, и на заре христианства он был такой же мозаичный, составленный из тысячи тысяч камней, разных по цвету и ценности?.. Георгий Саакадзе, сильный духом Георгий, хотел вернуть грузинам красоту потерянного рая, вывести из-под мечей завоевателей и поработителей тысячи тысяч людей, одинаково ценимых им. И вот этот бог отвернулся от него, полководца и преобразователя. Бог или прислужники его – пастыри и овцепасы?»
Когда Георгий решил выступить из Исфахана с войском шаха Аббаса, она, Русудан, не в силах была понять великих мыслей мужа, сейчас она поняла: его сердце билось в будущем… Вокруг нее сейчас теснились образы прошлого: вот лик хахульской божией матери в жемчужной ризе, вот лик ацхурской божией матери в золотой ризе, вот гелатской божией матери с вызолоченными архангелами по сторонам, а вот еще лик богородицы – в венце из крупных гранатов, бирюзы и жемчуга. Золото, парча, перлы… Чем же отличается наряд святых от наряда земных владык? Тогда – какому злу не сопротивляться? Злу насилия?.. «Ты святотатствуешь! Пред тобой богоматерь с пречистым сыном!» – читала Русудан свой приговор в глазах апостолов и… оставалась спокойной. В черном одеянии, она как бы являла собой вызов ослепительному великолепию храма. О, разве это великолепие могло искупить кровь ее сына, ее Паата!
А потом до поздней ночи длилась трапеза в палате митрополита гелатели. Полуцарь, владеющий церковными азнаурами, церковными крестьянами и церковными землями, митрополит принял высоких гостей с царской пышностью. За столом трапезы присутствовал весь «двор» Гелати: виночерпий, начальник телохранителей, конюший, начальник охоты, управитель, начальник приходов и расходов и еще многие большие и малые служители.
Уже луна разливала трепетный свет по ущелью, заискрив серебром потоки Красной реки, когда прибыл католикос Малахия и благословил еду.
Подавались яства послушниками со смирением, но уничтожались придворными с великим рвением. Терпкие вина разливались в серебряные чаши, «яко святая влага», но осушались витязями с похвальной быстротою – нельзя же томить виночерпия, терпеливо держащего кувшины наготове.
Тихо, благопристойно звенели чонгури, и чей-то молодой голос напевно рассказывал о подвигах святых отцов Гелатского монастыря.
Потом гелатели, осанистый и моложавый, проникновенно говорил о гармонии двух властей, представляющих одно небо, и в доказательство привел корону Баграта, хранящуюся в монастыре: на шести ее зубцах – небольшие кресты из перлов и лалов, седьмой крест – из дорогих камней; наверху изображены шитые жемчугом спаситель, три иерарха и четыре евангелиста, а внизу – тайная вечеря.
И снова пенилось красное вино, отражая огни праздничных светильников.
Солнце застало Георгия Саакадзе склоненным у могилы царя Давида.
Долго и взволнованно смотрел Моурави на железные ворота Дербента, прикрывшие могильную плиту, под которой вечным сном спал царь Давид Строитель. Полуистертая арабская надпись возвещала, что «врата эти сделаны, во славу бога благого и милостивого, эмиром Шавиром из династии Бень-Шедадов, в 1063 году»[7].
Почему так прост памятник тому, кто поднял из руин разрушенную и приниженную воинственным мусульманством Грузию, кто возвысил царство блеском науки и силой оружия, кто возобновил страну, пробудив самосознание народа, дав ему закон и постоянное войско? «Почему? – ответил себе Георгий: – Все величественное – просто!»
Здесь царила суровая тишина. И даже ветер старался пройти стороной.
"Эти знаменитые ворота с персидскими арабесками на ажурном орнаменте напоминают о великом девизе Давида Строителя: «От Никопсы до Дербента!» Это завет всем полководцам Грузии! И я, Георгий Саакадзе, несу его в сердце своем. Нет, не о покое говорят эти ворота, а о неистовой мусульманской грозе, об исконных врагах Грузии!.. А может… остаться и отсюда начать? Что начать? Борьбу с Ираном? С Турцией. А князья, а царь Теймураз? Разве не стоят они на пути крепким заслоном? Смести? Раздавить?! С чем, с каким войском? Имеретинским? Не хватит и… ненадежно! Уже раз подвели меня… Невольно? А для меня не все ли равно – как?.. Потом – от чьего имени мне сражаться? От Имерети? Нет! Пока не воссоединилась с Картли – чужое царство!.. И еще: разве для борьбы с шахом Аббасом я не должен вернуться в Картли? А с чем вернуться?.. Все мною замышленное должно свершиться! В Картли я вернусь… и скоро!.. Давно понял: только объединив грузинские царства, утвердив единовластие царя, можно возродить Грузию… Клянусь
