– Возжелала я, моя Русудан, пожаловать тебя малым пиром, дабы царь Имерети Георгий Третий мог объявить придворным свою волю, а католикос Малахия благословить царевну Хварамзе.
Русудан про себя усмехнулась: "Сильно изнурил вас Леван Дадиани! Едва владеете собой, чтобы не закричать на все грузинские земли: «О-э! Мы можем спать в своей золотой палате, никого не устрашаясь, нас защищает меч Великого Моурави!» – и твердо сказала:
– До конца своих долгих лет, служа тебе мечом и сердцем, мой Автандил не сможет расплатиться с тобою за прекрасную царевну Хварамзе. Но отложим радостное пиршество до более счастливого для нас времени, ибо примем мы высокую милость только в тот день, когда Моурави мечом и умом вновь обретет свое могущество, свое право называться первым обязанным перед родиной.
Слегка разочарованно выслушал царь гордо выпрямившуюся Русудан. Но царица восхитилась: «Вот с кем сладко будет моей Хварамзе».
Выражение лица Русудан ясно говорило, что продолжать разговор бесполезно. Нет, не такова жена Великого Моурави, чтобы унизить себя, приняв в черные дни предложение царя породниться. Даже цари должны считать за честь быть в родстве с Георгием Саакадзе!
О Базалети знала Русудан все. Но тяжелые вести не меняли характера бесед ее с царицей, а княгини все более испытывали в ее присутствии какую-то робость и, зная о частых посещениях гонцов, не решались расспрашивать.
Никто не видел Русудан ни вздыхающей, ни жалующейся, как и не видел ее притворно смеющейся.
И вот в одно ничем не примечательное утро прискакал Омар, последний гонец! Он щурился, как от рези в глазах, будто что-то хотел разглядеть, но мешал густой туман. Бурка его разодрана в клочья. Он был голоден, но с трудом отломил и проглотил кусок лепешки. В его хриплом, срывающемся голосе звучала безнадежность.
В эту ночь картлийки не спали…
Колокольный звон плыл над Кутаиси. Над четырьмя башнями куполовидного замка реяло темно-голубое знамя Георгия Третьего. Яркое солнце заливало купол храма Баграта, где только что закончилась торжественная литургия по случаю возвращения наследника царя Имерети невредимым. Свита, окружив царевича Александра, Кайхосро Мухран-батони, Автандила и всех «барсов», направилась к выходу.
Восемнадцатиоконная палата наполнилась разодетыми придворными. Предстоял воскресный обед в честь Великого Моурави. У главного входа толпились азнауры, затянутые в атлас и бархат. Ожидали появления царевича Александра.
Шептались княгини:
– Как молодой олень, красив Автандил!
– А наша царевна Хварамзе не напоминает ли нежную газель на горном утесе?
– И не цветет ли, подобно неувядаемой розе Эдема?
– Заметили, княгини, как побледнел Автандил, увидев нашу царевну?
– Я другое заметила.
– Если заметила, почему таишь, княгиня?
– К слову не пришлось.
– А теперь?
– Теперь прямо скажу: Моурави пытливо, точно оценивая покупаемый замок, смотрел на царевну Хварамзе.
– Избегай неудачных сравнений, Саломэ, теперь никто замок не покупает, так берут…
Княгини рассмеялись.
– Тебе ли, Фати, это не знать! Ведь твой князь…
– Э, княгиня, мы должны радоваться, если у мужей длинные шашки…
– Дорогая, не смеши! – под общий смех вскрикнула молодая Медея. – Кто не знает, что длинная шашка самую неприступную крепость достанет. Вот Отия…
– Достал… скажем, твою твердыню.
– Имэ! – фыркнула смешливая княгиня Эсма, прикладывая к губам золотистые букли.
Обрывая неприличный хохот, княгиня Тасия, полуприкрыв густыми ресницами искрящиеся глаза, чуть нараспев протянула:
– Богом возлюбленная и смиренная сердцем царица возрадует нас веселой свадьбой.
– Хлынет поток милостей.
– Не на всех…
– А ты предстань просительницей.
– И то верно, царица никогда не отталкивает бьющих ей челом.
Княгини вновь засмеялись. Пожилая Абашидзе, поджимая тонкие губы, покосилась на вечно недовольную Мхеидзе, прозванную за желтизну щек «пергаментом». Ежедневно досаждая какими-то просьбами то царице, то митрополиту Захарии, то стольнику царицы, она всегда боялась что-либо упустить и считала, что никто не смеет забыть о ней хотя бы на один час. И достигла обратного: при ее появлении все спасались бегством, кто куда мог.
– Для тебя, княгиня, – как бы вскользь проронила Абашидзе, – дверь просьб, открывшись, уже не в силах закрыться, так как, подобно голодным баранам, в нее всем стадом врываются твои домогательства.
– Ха-ха-ха!..
– Хи-хи-хи!..
– Нато всегда развеселит!
На другом краю ковра, отливающего серебром, шептались князья, затянутые в парчовые кафтаны турецкого покроя:
– Сейчас Моурави опровергает запутанные доводы дьявола.
– Не опасно ли, князья? Ведь Моурави после женитьбы его сына на царевне ближе светлейших станет царю!
– Видно, ты, князь Инасаридзе, больше всех опасаешься: не успел узнать о поражении Моурави на Базалети, как распорядился новый виноградник закладывать.
– Невзирая на то, что твое владение у самых болот Самегрело! – под одобрительные возгласы князей добавил князь Аслан, в своем фиолетовом наряде с алмазными запонами похожий на красивого, но опасного жука.
– Горе нам, беспредельно грешным! Нет у Моурави больше ни сына брачного возраста, ни дочери!
– Иначе князь Сехниа поспешил бы женить своего разбойника Заала. Видали, как увивается вокруг меча Моурави? Чем не медведь, почуявший мед? – И, ошарашенный дружным смехом владетелей, казнохранитель Татаз всполошился: – А что? Разве я лишнее сказал?
Князь Аслан поспешил успокоить друга, конечно, в пику князю Сехниа, с которым вел многолетнюю тяжбу из-за тутовой рощи:
– Напротив, дорогой, умолчал! Что сам Сехниа готов вторично жениться… хотя бы на любимой собачке госпожи Русудан…
– К тому же нелюбимая кошка у него уже есть!
Князья разразились таким хохотом, что княгини с любопытством повернулись в их сторону.
– Напрасно, князья, на одного нападаете! Многие готовы распластаться перед «барсом», лишь бы он рычал на Левана Дадиани.
– Раз все то же самое думают, спасибо тебе, что один высказал чаяния владетелей.
– Католикоса тоже.
– Прибавь монастырских праведников.
Княгини неодобрительно поглядывали на потешающихся князей. По разумению княгинь, неприлично мужчинам своим хохотом, напоминающим тарахтение бочек, летящих под откос, заглушать хохот женщин, соперничающий с нежным звоном колокольчиков. Жена князя Джоджуа, славящаяся длинной шеей, украшенной самым крупным рубином Имерети, старалась привлечь к себе внимание мужа и, когда, наконец, привлекла, он ужаснулся, точно упал лицом на раскаленные угли. Шелковым платком смущенный Джоджуа провел по влажному лбу и, ответив жене взором, таящим соответствующее пожелание, понизил голос:
