строем дружинников Чала кичливо проедет молодой князь Джавахишвили. Он поведет их на Базалетское озеро, куда уже выступил старый князь с передовой дружиной, составленной из месепе и глехи, обученных на Дигомском поле. Наверно, они уже в Душети.

А завтра тут взметнется княжеское знамя: над белыми горами серебряный меч. Легкий шелк, легче тумана, а давит, как рухнувшая скала – молодой лес. На заре пророкочет княжеская труба, призывая на бой. Против кого? Страшно подумать… против Моурави!

Будь проклята эта ночь! Остановись, мельничное колесо! Может, и время остановится с тобой! Пусть продлится ночной мрак! Не надо солнца! Между двух белых гор оно на княжеском знамени! И лучи его острее копий! Раскаленных копий! О-о-о, на кого нацелены они? Страшно подумать… на Моурави!

Душная ночь в Чала. Близится кровавый день Базалети.

– О-о-о, люди! Что делать? Как поступить?

Мнутся крестьяне, не зная, на что решиться. Рослый парень в гневе срывает с головы папаху, швыряет наземь:

– Прямо скажу, идти с князем против Моурави – измена Картли!

– Э-э, Закро, когда поумнел? – буркнул сын мельника, опасливо озираясь на башню.

– На Дигоми поумнел. Когда прыгнул через ров, подумал: «Клятву верности Моурави даю».

– А когда клятву давал, о жене, матери, отце думал?

– Отец согласен…

– Что согласен? Под ярмом ходить?

Плотно обступают крестьяне негодующего Закро.

– Или красавицу дочь на позор отдать?

– Может, жену свою ты сборщику подаришь? Давно проклятый на Тинико так смотрит, как ястреб на голубя!

– Напрасно пугаете! – твердо сказал Буадзе. – Я тоже дигомец, тоже с Закро к Моурави пойду.

Зашумели, обрадовались, точно ждали решения деревенского силача.

– И я к Моурави!

– И я!

– И я!

– О-о-о, сколько ишаков в нашей деревне! – замахал башлыком пожилой глехи. – Вы только одни хотите к Моурази? А мы не согласны?

– Тише говори! Тише!

– Забыли, что в церкви в воскресенье глехи князя Фирана сказал?

– Может, нарочно устрашал!..

– Нарочно? Слышите, люди? Нарочно! Недалеко – поскачи, увидишь, как жена и мать приверженца Моурави, подобно буйволам, ярмо тащат.

– А в деревне Дзегви не брошен в яму парень, пытавшийся бежать к Моурави?

О жестокости владетелей столько слыхано – в церквах, на базарах, в придорожных духанах, в кузницах, на мельнице, на плотах.

– О-о-о, люди! Что делать? Как поступить?

И все больше охватывают крестьян сомнения и страх.

– Люди, а кто не знает о трех парнях из деревни князя Эмирэджиби?

– Нино, для настойчивых еще раз скажи. Пусть помнят: деготь и мед разные свойства имеют.

– Тише говори! Тише!

– Вот, народ, многих заподозрили в желании уйти к Моурави! Цепи надели на ноги.

– Цепи ничего – раз надели, то и сняли бы. Другое горе: скот приказал князь отнять! А в опустевший буйволятник кого загнали? Отца! Мать! Сестер!

– О-о-о, горе!

– Доли тоже лишили.

– Правильно поступили: если очаг потух, на что зерно?

– А если зерна нет, на что детям возле буйволятника плакать?

– Проклятые князья! Вот Моурави победит, всех разбойников в буйволятник загонит!

– Кто против?

– Буйволы против!

– Тише говори! Тише!

– Замолчи, Гогла! Да ниспошлет святая иверская божия матерь победу нашему Моурави!

– Такое все хотят! Только пока победит, наши семьи в ямах и под ярмом могут погибнуть.

– Что делать? Как поступить? Разве мы свою волю имеем?

– Значит, драться с Моурави решили?

– Кто решил?! Э-хе, Закро, за умного тебя народ держит, а сам не знаешь, что говоришь! Будем притворяться, что деремся.

– Хо-хо-хо, а мсахури не заметит? Или сам князь глупее тебя? Посмотри на кол – вон белеет череп! Вспомни, за что князь обезглавил Саба!

– А еще такое в деревне князя Качибадзе было, старый Евстафий на базаре рассказывал. Десять дигомцев хотели к Моурави бежать. Поймали их. Тогда князь велел всех в яму бросить – грозит: год оттуда не выйдут.

– Уж вышли!

– Кто это сказал? Кто?

Крестьяне порывисто обернулись. Из полумглы выступил стройный хизани, насмешливо глядя на спорящих.

– Клянусь, не вышли! В таком деле князья крепко слово держат.

– А я клянусь – вышли! – упорствовал хизани. – Вышли, раз князь продал их туркам.

– Тур-ка-ам? Чтоб им, скажем, ахалцихская луна на голову села!

– Почему Сафар-пашу беспокоишь? Братьев наших в Константинополь угнали.

– Что-о-о-о?!.

Закро вздрогнул: что может быть страшнее! Крестьяне заметались – и страх неудобно показать, и дрожь унять не в силах. Многие незаметно скрылись. Другие опасливо поглядывали в сторону деревни. Наверху еще ярче пылал костер. Спускались мсахури, несшие оружие. И холодом тянуло из сумрачной лощины, где глухо урчала вода.

И внезапно хлынуло: кто говорил, что пора спать? Последняя ночь у родного очага, вот уже вторые петухи кричат. Кто напоминал о тяжелом завтрашнем дне? Еще солому не провеяли. И один почти радостно закричал:

– Э-э, люди, спать рано! Наверно, добрые жены с горячим лобио ждут нас!

– Моя мать обещала чуреки испечь.

– А моя – хачапури. И вино тоже обещала.

– Моя жена слово взяла, что скоро домой приду.

– Эх, народ, хорошо, когда семья в дарбази спокойно живет! Пусть бедная, но целая, и дети не плачут у закрытого буйволятника.

– Все вы, люди, правду говорите, но Моурави учил на Дигоми: «Не бойся смерти – бойся позора!» И я, обязанный перед родиной, все равно к Моурави уйду.

– Молчи, Закро! Не спускайся в яму на гнилой веревке. Смотри, кажется, гзири воздух обнюхивает.

– Помни, и тебя наш щедрый князь может туркам продать!

Закро хмуро оглядел односельчан и молча скрылся где-то за желтеющими деревьями. И тотчас издали послышался молодом женский голос:

– Закро, а, Закро! Почему ждать заставляешь? Или не тебя завтра провожать должна? Или ты не дружинник молодого князя?

Где-то надсадно три раза прохрипел петух. Из-за склона темной горы выглянула луна, и в ее мертвенное свете зловеще блеснул белый череп.

Царь в Душети! Свершилось! Обвал разрушил замок надежды! Но согнется ли воля от ударов превратной судьбы? Да сгинет сомнение! Надо разобщить коршунов и шакалов! Поразить в самое сердце