– Постой, почему утром сразу о Константинополе не сказал? – возмутился Шадиман.

– Мой князь, Квели Церетели, мне дороже султана. Я то скакал к Амилахвари, то прятался, то снова скакал. И недаром лисица перебежала дорогу раньше слева, потом справа: как из-под земли вырос мой князь. Что, ему в гостях плохо постелили? Почему так домой спешил? Не успел я крикнуть: «О святая дева!» – наперерез ему Моурави… Счастье, что без семьи мой князь возвращался. Еще другое счастье: сразу заметил грозного Моурави. Вместо моего князя от стрелы Моурави сверху упал дикий голубь… как раз удачно пролетел. А мой князь в овраг скатился – раньше справа, потом слева, – и сколько затем ни искал я, – это когда Моурави со своими башибузуками ускакал, – сколько ни ползал по оврагу, не нашел моего князя. Тогда такое подумал: к царю должен спешить: кроме царя, кто поможет моему князю? Я все сказал… Отпусти, царь царей, в духан, два дня во рту, кроме собственных зубов, ничего не держал.

– Постой, мсахури, а когда должен вернуться азнаур Дато из Константинополя, не говорили длинноносый и хмурый?

– Я все сказал, светлый Шадиман.

– Но, может, они говорили, когда ждут янычар?

– Я все сказал, благородный князь Зураб.

– А на Тбилиси собираются напасть?

– Я все сказал, глубокочтимый Хосро-мирза. Отпусти в духан, царь царей! Два дня, кроме своего языка, ничего не жевал.

– Иди, мсахури. Если нужен будешь, еще раз удостою тебя разговором.

– Разреши, царь царей, за твое здоровье выпить. – И, нерешительно потоптавшись, добавил: – За князя Арагвского две чаши опорожню; его кисет – его праздник.

Едва мсахури удалился, Андукапар злобно сквозь зубы процедил:

– Что собираешься предпринять, Шадиман? Ведь янычары скоро пожалуют.

– Что пожелает царь. Я только исполнитель воли шах-ин-шаха и царя царей.

Зураб приподнял бровь: «Нашел время продолжать шутовство! Очевидно, вознамерился защиту Картли-Кахети предоставить шах-ин-шаху».

– Дурак мсахури напомнил о зубах и языке! Нас ждет полуденная еда! – вдруг заявил Симон и, поднявшись, добавил: – Иса-хан, зачем тебе торопиться? Раздели с нами приятные яства.

Незаметно переглянувшись, Хосро-мирза и Шадиман поспешили скрыться, чтобы не предаться неприличному смеху.

Зураб ловко выскользнул в боковую дверь и, отстранив подслушивающего лучника, поспешил в свои покои: он предпочел отказаться от совместной «веселой» еды. Подойдя к нише, где горделиво распластал крылья костяной орел, напоминавший об Арагвском ущелье, Зураб предался размышлениям: «Дато у султана! Все понятно, недаром царь Теймураз восхищался его изящной речью. И сомневаться не приходится: Саакадзе раньше всего набросится на Ананурский замок…» Зураб резко закрутил ус, направился к затененному шторой окну и долго стоял так, точно впервые заметил купола бань. Он взвешивал на весах разума то одну спасительную меру, то другую. Нет, Русудан не защитит, слишком глубоко врезалась в жизнь Зураба Эристави и Георгия Саакадзе тропа вражды. В крайности может уговорить мужа отдать разоренное Арагвское княжество Баадуру? Законный наследник! А что такое Зураб Эристави без Арагвского княжества? Ничего! Больше чем ничего! Посмешище для всего княжеского сословия! Неспроста ощерились волки, не хотят признавать его первенства. Кроме злорадства, ему нечего ожидать и… в царском замке. Но не таков князь Зураб! Не следует забывать, что он ученик Саакадзе! Он будет действовать по выверенным правилам Великого Моурави.

Было уже за полночь, когда Зураб развернул пергамент и, обмакнув гусиное перо в коралловые чернила, вывел первое заглавное слово. Он отказался от еды, от сна, и одна лишь мысль сверлила его мозг: как спасти Арагвское княжество.

Письмо к матери, княгине Нато Эристави, дышало неописуемой сыновней любовью. Он так соскучился, что готов скакать день и ночь, лишь бы скорей увидеть свою неувядаемую, прекрасную мать. Но… дела царства точно цепями приковали его к Метехи, где без него сейчас не дышат ни царь, ни придворные. Не из-за них он временно не может оставить Метехи, а ради возвеличения знамени Эристави Арагвских. Ведь это завещал ему доблестный князь Нугзар, и воля незабвенного отца должна быть исполнена. Но как можно спокойно возводить башню, если основа шатается? Сейчас замок Ананури напоминает пустыню, откуда вышли в VI веке тринадцать сирийских отцов. Что стоят богатства, наполняющие покои замка, если там нет госпожи? И разве не соблазн для хищников расхитить веками собранные ценности? И куда привезет он свою знатную жену?..

Тут Зураб запнулся: нельзя написать – Магдану, дочь Шадимана. Мать рассердится: очень гордится Нестан-Дареджан, царская дочь… Но никто не разведает и не посмеет перехватить послание, отправленное с верным арагвинцем… И Зураб четко вывел на пергаменте «Нестан-Дареджан».

И, подумав, добавил:

"В замке царит, конечно, мерзость запустения! Умоляю тебя, моя госпожа и мать, вернись в Ананури и там дожидайся нашего приезда. Окружи себя верными нам слугами, пусть украсят замок, выбьют ковры, вычистят серебряную посуду.

Пусть подберут разноцветные свечи, а повара приготовят вдоволь сладостей. Не забудь охотникам приказать побольше набить оленей и выпотрошить фазанок. Если внемлешь моей просьбе, немедля возвращайся в свой замок. Потом… неудобно годами гостить даже у родственников, внучки могут в душе счесть тебя обедневшей княгиней. Такой позор для нашей фамилии допустить нельзя. Пусть лучше у тебя гостят царицы и знатные княгини. Как только прибудешь в Ананури, пошли ответ с моим посланцем, верным Павле, и к тебе приедет царица Мариам, – она погнала несколько гонцов к Хосро-мирзе с жалобой на скуку в Твалади, даже Трифилий сейчас не посещает ее. А Магаладзе так страшится ностевца, что дальше своего склепа никуда не выходит. Еще к тебе приедут приятные княгиня Липарит, княгиня Качибадзе с внучками и племянником. Для увеселения я пришлю из Тбилиси на шестьдесят дней пандури, канатоходца, индусского факира и фокусника. Для танцев и пения у нас есть немало красавиц. Госпожа моя и любимая мать, постарайся, чтобы за скатерть садилось не меньше сорока человек, – отец любил говорить; «Люди – украшение стола». Сомневаться не приходится: узнав о твоем возвращении, съедутся также и обедневшие соседи, родственники. Удостой приглашением преданных нам управителей замка, дружинников и стражей с семьями. Пусть тебе и твоим гостям будет весело и обильно! Пусть замок расцветает, как роза от весеннего света! Пусть не торжествуют мои враги!"

Еще несколькими льстивыми выражениями и пожеланиями Зураб окончательно затушевал истинную цель своей настойчивой просьбы: оставить княгине Нато безопасное убежище и вернуться в замок, окруженный сейчас огненной рекой.

Окончив послание, Зураб смахнул с кончика гусиного пера коралловую капельку, напоминающую кровь, выпрямил плечи, взглянул на восходящее солнце и, как обычно, когда ему удавалось задуманное, расхохотался. Ему даже не надо и одного дружинника оставлять в Ананури: Саакадзе никогда не нападет на замок, где живет мать Русудан.

У Шадимана за полуденной едой Зураб обратился к Хосро-мирзе с просьбой присоединить к его приглашению царицы Мариам в Ананури и свое пожелание, чтобы царица, так горько жалующаяся на одиночество, поехала развлечься. Он, Зураб, пошлет сопровождать ее десять дружинников, паланкин на конях и в личное распоряжение пять кисетов с монетами. Поймав испытующий взгляд Шадимана, просто сказал:

– Княгиня Нато на скуку жалуется, царица Мариам тоже. Я еще несколько княгинь приглашаю, лишь бы не просила меня хоть на время приехать.

– Как? Разве княгиня Нато не у Эристави Ксанских?! Зураб притворно удивился:

– Неужели, князь, я тебе не говорил, что с последним караваном получил письмо, в котором княгиня просит навестить ее, ибо решила вернуться в Ананури и не выезжать до моего приезда.

– Возвращение княгини большая удача. – Шадиман тонко улыбнулся. – Теперь ты, Зураб, можешь спокойно спать в Метехи, а не бодрствовать до зари. Много любопытных в закоулках замка интересуются, почему у тебя всю ночь горели светильники.

– Если бы скрывался, непременно задернул бы на окнах темные занавеси. Писал царице Мариам, княгине Липарит и княгине Качибадзе. Прошу, Хосро-мирза, выдай моим гонцам пропускную грамоту в