окружили старика Беридзе, слушая его страшный рассказ о расправе в Лихи. Сколько отчаяния, сколько слез!
Но Натэла чувствовала, как все ее существо охвачено одним желанием мстить, мстить самозабвенно, исступленно. А разве может быть иначе? Ведь она из Носте. И сыновья ее не смеют походить на отца. Если бы не в церкви связала себя словом, выбросила бы Арсена из памяти, как выбрасывает сейчас серебряные бусы. И она с отвращением сорвала с себя ожерелье.
– Натэла! – испуганно вскрикнула соседка. – Ведь это подарок Арсена.
– Лучше бы он раны мне свои подарил, полученные в битвах.
– Святая богородица, возвышенная, сжалься! – молили женщины равнодушное небо. – Пусть Моурави, как щит, повернет к Лихи свое сердце.
– Не повернет… своих слов не меняет. – Натэла вздрогнула: «А если… да, один исход…» – и она решительно повязала голову башлыком.
«Откуда такая отчаянность?! – недоумевали женщины, смотря вслед скачущей Натэле. – Откуда? Говорят, в Носте на отроге, возле священных деревьев, в дни нашествия врагов, вырастает цветок на стальном стебле. Может, это и есть Натэла?»
Низко плыл едкий дым. Догорал дом священника, догорали и другие дома. Беспрестанно слышались выкрики: «Хватай! Пяандж со орх! Чар се-ефид!» и мольба: "Ради любви всех братьев[11], не убивай!"
Незаметно объехав деревню, Натэла стала на седло, ухватилась за ветви и, взобравшись на ореховое дерево, по-мужски грозно выкрикнула:
– Э-э, люди! Моурави скачет! Дружинники тоже! Уже пыль видна, – и она затрубила в рожок так, как трубят перед боем одни только «барсы».
Весть надежды! Она способна заглушить и самый невероятный грохот.
– Ностевский рожок! Моурави скачет! Земная сила его способна вновь заставить голубеть небеса.
– Возрадуйтесь, братья! Моурави скачет! – потряс крестом священник, выбравшись из подвала. – Да покарает он разорителей святынь!
Рокочет рожок Моурави, приводя в трепет зачерствелую душу насильника.
И желтолицый юзбаши услышал клич этого рожка, который не раз заставлял леденеть его кровь. «Гурджи сардар!» – вопль ужаса вырвался из его груди. Он понесся на коне из Лихи, преследуемый багровыми отсветами.
В ветвях ореха промелькнул башлык, потом взлетел самопал, и стрела, взвизгнув, протянула над припавшим к луке желтолицым юзбаши невидимую нить смерти.
– Непобедимый! – завопили сарбазы, в панике устремясь к берегу.
– Гуль! Гуль!
– Шайтан!
Ринувшись к плотам, сарбазы стали швырять на них обезумевших овец. Нещадно колотя ножнами отару и изойдя криком, персы поспешно отгоняли от берега перегруженные плоты.
Накатилась на передний плот мутная волна и обломком рогатки сбила белого ягненка. И, урча и негодуя, понесла дальше свои изменчивые воды ненасытная серая Кура.
Негодуют лиховцы, поздно вспомнив о кинжалах:
– Жаль, не подоспел Моурави, уплыли собаки! Сколько богатств забрали! Сколько скота сгубили!
Натэла осадила коня в самой гуще растерзанных, ободранных лиховцев:
– Не Моурави, а тень его спасла вас. Два сына и конь, вот все богатство, что у меня осталось… И теперь от вас уведу их к Моурави. Арсену так передайте: если прозрел, пусть опояшется шашкой. Прощайте! И вспомните, рожок Моурави больше не свершит для вас чуда, надейтесь на свои клинки.
После первого неудачного опыта военных действий иранцев в Картли Хосро решил не рассылать по сторонам малые отряды. Таким образом, почти вся Нижняя Картли была вскоре оставлена персидскими войсками.
Но Саакадзе знал: не это решает исход войны и упрочивает положение царства. Войну могло завершить большое сражение с Хосро, а затем с Иса-ханом.
А Хосро все не появлялся. Он, по сведениям лазутчиков, находился в Тбилиси. Где же Иса-хан?
Скорее, чем ожидал, Саакадзе узнал об этом. Прискакавший каким-то чудом князь Джандиери с горечью поведал о небывалом поражении Кахети.
Иса-хан хотя и не много разрушил дымов, но отобрал уцелевшие от предыдущих вторжений ценности у жителей, присвоил скот и коней, ограбил монастыри и церкви, а иконы сжег. Почти целиком вывез ковры и редкостное оружие из дворца Теймураза, взял свитки с шаири и даже прихватил каменную чернильницу… Царь Теймураз едва спасся. Последняя битва была столь яростной, что казалось, победа кахетинцев обеспечена. Презирая смерть, царь лично вел дружины на персидские тысячи. Но Иса-хан неожиданно отступил к верховьям Алазани и преградил дорогу тушинам. Мечом бы преградил – не беда: не боятся тушины оружия… Леса зажег проклятый хан! Укушенных шадимановскими змеями взбесившихся собак выпустил на поле битвы!.. Такой ужас обуял кахетинцев, словно вновь наступил всемирный потоп. Уже не разбирали, где свой, где чужой. Рубили шашками, отбивались стрелами, пращами, спасаясь от бешеных псов. Кровь обжигала глаза, ужас леденил кровь. Если бы один простой дружинник – потом узнали, он на Дигоми обучался – не догадался крикнуть: «Дротики в собак!» и сам бы не уложил нескольких, наверно, кахетинцы друг друга перебили бы… Тут придворные на всем скаку подхватили под уздцы царского коня и почти силой заставили Теймураза покинуть поле боя и скрыться в Тушети, пока не захвачена огнем единственная лазейка. Из Тушети царь, Чолокашвили, Вачнадзе, Андроникашвили и еще несколько князей с горсточкой дружинников намеревались пробраться к Зурабу Эристави и дальше – в Имерети.
Саакадзе и бровью не повел, но… последняя надежда рухнула: царевич Александр не придет на помощь. Имеретинский царь не нарушит гостеприимства, не пойдет против Теймураза. «Неудачливый Теймураз, почему ты опять не направился в Гонио?!» Кажется, это пожелание Саакадзе в гневе выкрикнул вслух, ибо князь Джандиери тут же с отчаяньем ответил:
– На тебя, Моурави, надеемся. Направь дружины в Кахети, и царь Теймураз клятвенно заверит: «Мы возжелали вручить тебе власть!»
– Его клятва легче воробьиного пуха! Обманул в Гонио и после не стыдился обманывать… Я навсегда потерял к нему доверие. И пусть знает: Георгий Саакадзе не признает его царем! Не ему ли обязаны кахетинцы сейчас гибелью царства? Но не в этом несчастье: не могу оказать помощь Кахети, если бы и хотел, – Картли в опасности!.. Странно, князь, как не додумались вы заблаговременно тушин с гор спустить, потом устроить в лесу на пути к горным тропам две-три линии ловушек? Разве не ясно было – хан первым долгом пресечет источник помощи. Не я ли учил на Дигоми ваших чередовых ишаков в подобных случаях метать огненные стрелы? Собаки ринулись бы назад и такую сумятицу внесли бы в основные персидские войска, что голыми руками их в турий рог согнули б…
– Ты меня не учил, Моурави, может, из всех я самый большой ишак! Знал – так случится, и малодушно не поднял князей против Теймураза, не настоял на передаче тебе воинской власти. А теперь осознал: ты бы победил Иса-хана… И победишь Хосро-мирзу!
– Нет, князь, и одержал бы теперь над шахом окончательную победу, но владетели не допустят. Лучше им под властью персов прозябать, чем опять меня в силе лицезреть… Сейчас решил бороться за народ; думаю, сохраню мою Картли и картлийцев. В этом мне, сам того не подозревая, помогает Шадиман… Тебе советую, пока не поздно, скачи в Ананури, дорога в горы моими азнаурами очищена. Уговори Зураба помочь своему тестю. А если там Нестан-Дареджан и царица, пусть тоже требуют. Возможно, капля совести осталась у корыстолюбивого арагвинца, тогда должен помочь.
– А ты, Моурави, не против ли Зураба готовишь удар? Твоя стоянка слишком близка к его пределам.
– Не совсем против арагвинца, его время придет. Я жду более крупного зверя… Не нравится мне тишина у горцев, не допускаю, чтобы ко мне на помощь не рвались. Выходит, бессильны… или им уже преградили путь в Картли. Но кто? Зураб? Хосро? Может, совместно? Видишь, мой доброжелатель князь Джандиери, какое трудное положение у горсточки азнаурских дружин.
– До Кахети, Моурави, дошло, что князья Мухран-батони и Ксанский Иесей с тобою.
– Благодаря предательству Зураба война так развернулась, что им едва хватит войска личные владения
