Всем стало неудобно. Петр Кузьмич крякнул, Всеволод Сергеевич перевел разговор на другое, и только Саша, закипая гневом, но сдерживая себя, встал и попросил расписать пульку.
Вместе с Сашей ушел и Всеволод Сергеевич. По дороге Саша ему сказал:
— Маслов — скотина! Женщина ради него проделала такой путь, верна ему, а он с ней так разговаривает.
— Да, она самоотверженная женщина, — согласился Всеволод Сергеевич. И со своей двусмысленной улыбкой добавил: — Но верна ли она ему, мы не знаем.
— У блудливой свекрови невестка всегда…
— Это про меня? — ухмыльнулся Всеволод Сергеевич.
— Про вас.
— Вы меня плохо знаете, — возразил Всеволод Сергеевич, — я высоко ценю поступок Ольги Степановны. Но подумайте о ее жизни там, в Калинине. Молодая, красивая, одинокая…
— Гадости вы говорите.
— Вы романтик, Саша, — беззлобно возразил Всеволод Сергеевич, — за это я вас, впрочем, и люблю. В вашей наивности что-то от бескорыстия тех, первых… Ольга Степановна, безусловно, женщина жертвенного склада, а это высший тип женщины. Но не забывайте, она мать двоих детей, она должна работать, а наш работодатель не жалует контриков, их жен и их детей. Вот и задумаешься, дорогой Саша! Особенно, когда дети хотят есть, причем, заметьте, не раз в день, а три. Вы еще, дорогой мой, не знаете истинной жизни все еще витаете в облаках.
— Есть вещи, — сказал Саша, — на которые нельзя идти ни при каких обстоятельствах. И у вас нет оснований утверждать, что Ольга Степановна чем-то поступилась.
— Я этого не утверждаю, но возможность допускаю.
— Маслова она не бросила, не отреклась от него, не вышла за другого, преодолела такой путь, чтобы увидеть его, а он ее обхамил.
— Да, — согласился Всеволод Сергеевич, — он вел себя, как человек невоспитанный. Я и пытаюсь понять почему.
— Чего тут понимать, — усмехнулся Саша, — хам, и все тут. Вы говорите, будто наши условия заставляют женщину быть аморальной. Но, позвольте, какие условия вынуждают Маслова быть хамом? Не валите все на Советскую власть, она здесь ни при чем. Маслов пользуется слабостью своей жены, она слабее его, как слаб любой деликатный человек перед хамом и грубияном.
— Я вам удивляюсь, Саша, — сказал Всеволод Сергеевич, — вы сохранили несвойственные вашему поколению понятия. Не потому ли и попали сюда? Вы всегда были таким или стали таким здесь?
— Во мне нет ничего отличного от моих товарищей, — возразил Саша, — просто вы нас не знаете. Ленин тоже не отрицал вечных истин, он сам на них вырос. Его слова об особой классовой нравственности были вызваны требованиями момента, революция — это война, а война жестока. Но в своей сути наши идеи человечны и гуманны. То, что для Ленина было временным, вызванным жестокой необходимостью, Сталин возвел в постоянное, вечное, возвел в догму.
— О Сталине вы не говорили, я не слышал, — снова засмеялся Всеволод Сергеевич, — что же касается Маслова, боюсь, вы многое упрощаете. Жизнь сложна и не вмещается ни в какие схемы, особенно жизнь таких людей, как Маслов. При всем вашем благородстве, Саша, у вас есть одна слабинка: из осколков своей веры вы пытаетесь слепить другой сосуд. Но не получится: осколки соединяются только в своей прежней форме. Или вернетесь к своей вере, или отвергнете ее навсегда.
Возле дома Всеволода Сергеевича они распрощались.
Саша увидел огонек в окне, Зида ждала его. Он спустился к реке, оттуда обычно поднимался к ее дому. Но не хотелось идти. Любовь приносит радость, скрашивает жизнь. Но если нет жизни, никакая любовь ее не скрасит.
Ладно, посидит на берегу, потом, может быть, пойдет. Он часто сиживал теперь на берегу в лодке, глядя в реку, на проложенную луной серебряную дорожку на воде.
То, что Зида предлагает ему, не выход. Она довольствуется малым, это ее достоинство, но почему живет она в этой глуши? Кто она такая? Забилась в дальний угол, скрывается от кого-то или от чего-то и хочет, чтобы он тоже, как таракан, забился в угол. Нет, тараканьей жизнью он жить не намерен. Тараканом его не сделают.
Он услышал шаги. Неужели Зида?
Луна редко пробивалась сквозь низко висящие облака. Саша едва различал фигуры шедших по берегу людей и, только когда они прошли совсем близко, узнал Маслова в Ольгу Степановну. Они не видели Сашу и остановились за развешанными на кольях сетями.
— Ольга, умоляю, выслушай меня…
Саша не знал, как ему быть. Не поднялся сразу, думал, Масловы пройдут дальше, но они остановились невдалеке и уже неудобно обнаруживать, что он слышит их разговор.
— Пойми меня, умоляю, — продолжал Михаил Михайлович, — иначе поступить я не могу. Оставь меня, вычеркни из жизни, отрекись ради детей, ради себя. Выходи замуж, смени фамилию себе, детям, избавься от моего имени. Зачем вам гибнуть со мной? Я не сплю ночами, думаю о тебе, о детях, тебя выгонят с работы, вышлют. Избавь меня от этих мук! Мне недолго осталось, но я хочу умереть спокойно, должен знать, что ты и дети в безопасности.
— Боже, боже, как ты можешь это говорить?!
— Я все могу говорить — я вне жизни. Зачем ты приехала? Как ты это там объяснишь? Я тебе дам письменное согласие на развод, ты скажешь, что ехала только за ним. Для развода с осужденным оно не требуется, но ты не знала, думала, нужно, поехала.
— Не я тебя мучаю, а ты меня, — сказала Ольга Степановна, — пойдем, мне холодно.
