театра, был на год или два старше Саши, обладал гоночным «Дуксом», им выделялся в их велосипедной компании и как-то предложил поехать купаться не на Учу, а на Клязьму, там он нашел место, с которого хорошо прыгать в воду.
Они подъехали к Клязьме, сошли с велосипедов, разделись, мальчики остались в плавках, девочки в купальниках, но прыгнул один только Яшка — обрыв действительно был удобный, крутой, нависал над водой, но очень высокий, метров двенадцать, девочки даже боялись там стоять, заглядывали в воду, лежа на краю обрыва. Мальчики прыгать не решались, уж больно высоко. Яшка прыгнул «солдатиком», ушел в воду, затем вынырнул, размашистыми саженками подплыл к берегу там, где он был отлог, и по косой тропинке поднялся на обрыв. Девчонки с восхищением смотрели на него, и голенастая тоже смотрела с восхищением. Яшка Рашковский был воспитанный мальчик, не хвастал своим прыжком, не задавался, никого не подначивал прыгнуть, лег на песок, подставил спину солнцу.
Саша прыгал в воду с мостков, с лодки, а с вышки или с высокого обрыва никогда. Но ведь Яшка прыгнул, почему не может он? Надо прыгнуть, надо преодолеть страх. Он хорошо плавает, хорошо ныряет, главное — держаться прямо, вытянуться в струнку, не упасть на живот или спину, войти в воду носками. В нем говорил не дух соперничества, а стремление преодолеть свою робость. Если он не прыгнет, то будет мучиться и рано или поздно придет сюда, прыгнет. Так уж лучше сейчас.
Он встал, потянулся…
— Надо окунуться…
Шагнул к обрыву и прыгнул, глубоко вошел в воду, сделал несколько быстрых, торопливых движений, чтобы вынырнуть, очутился на поверхности, лег на спину, отдышался… Сверху, с обрыва на него смотрели, и Яшка смотрел, и голенастая…
Эти детские воспоминания еще больше травили душу: для чего воспитывал волю, для чего ковал характер?
Его окликнули, он сразу узнал голос Зиды, оглянулся, она стояла на крыльце.
— Заходила к Фединой матери, привезла ей лекарство.
Саша знал, что Зида привозит из Кежмы лекарства, подлечивает деревенских, помогает, чем может, знал также, что ученики пропускают занятия или вовсе бросают школу, а в самой школе не хватает учебников, тетрадей, даже карандашей. Зида пыталась чего-то добиться в Кежме, а если не добивалась, обходилась тем, что есть, ходила к родителям, уговаривала вернуть ребенка в школу, иногда ей это удавалось, иногда нет. Конечно, молодец, стойкая, безропотная, но к чему это ей все, для чего мается добровольно в этой глуши?
— Почему не приходишь? — тихо спросила Зида.
— Настроение хреновое.
— Зайди, Сашенька, я соскучилась…
— Увидят — несдобровать тебе. Думаешь, не понимают, для кого ты керосин ночью жжешь?
— Я не буду зажигать света. Как стемнеет, приходи. Я рыбы свежей нажарю, шаньги испеку.
Ее близость, ее голос, знакомый запах ее дешевых духов волновали Сашу.
— Выпью с Федей, как я пьяный приду?
— Какой будешь, такой и приходи.
— Не думай об этой глупой истории, не трави себя, — говорила Зида, — в МТС приходил Алферов, сказал, чтобы сепаратор отремонтировали, они в тот же день и сделали. Он сам не хочет никакого дела.
— Откуда ты знаешь?
— Мне рассказал директор МТС, я дружу с его женой.
Придумала для его утешения. Возможно, Алферов и заходил в МТС, интересовался сепаратором, но побыстрее отремонтировать просила директора, наверно, она сама. Зиде он сказал:
— Кончится эта история, придумают другую. Найдут.
— Все, что с тобой произошло, случайность, такого здесь никогда не бывало.
— Слушай, — сказал вдруг Саша, — а твой знакомый директор не может затребовать меня в МТС? Люди-то им, наверно, нужны.
Она поднялась на локте, посмотрела на него, лицо ее было совсем близко, в свете луны, доходившем через маленькие окошки, оно казалось неестественно белым.
— Ты хочешь перевестись в Кежму?
— Миленькая моя, — сказал Саша, — мне ведь надо что-то делать, на что-то жить.
Она опустилась на подушку, молчала. Не хочет, чтобы он переехал в Кежму, боится потерять его. Глупенькая, все равно потеряет. Даже если он благополучно отбудет срок, то и там, на свободе, он не имеет права ни с кем связывать свое будущее. На нем будет висеть судимость, он навсегда останется в поле зрения дьяковых, может ли он взять на себя ответственность еще за одну судьбу, еще за одну жизнь, обречь Зиду на мытарства и скитания. Ему придется затеряться, раствориться, скрыться бесследно, порвать все связи, он меченый. Он должен быть один. Не знает, удастся ли ему отстоять собственную жизнь, но две жизни он не сможет отстоять наверняка.
— Я пошутил, — сказал Саша, — не надо просить за меня. На работу все равно не возьмут. Да и в Кежме у меня больше шансов влипнуть в какую-нибудь историю. Там на меня все будут валить.
— В темноте Зида протянула руку, нащупала его голову, погладила.
— Не огорчайся, ты молодой, все у тебя впереди. Сколько тебе осталось? Два года.
— Два года четыре месяца, — уточнил Саша.
