— Ты хочешь ночевать перед пещерой?
— Хочу. Там нет чудовищ. Никто не вылезет среди ночи и не заберет тебя. Никто не съест. Но заходить туда до дневного света нельзя.
Мы обогнули кучу упавших камней, черных и серых, преградившую нам путь, и увидели устье пещеры.
— И это все? — спросил я.
— Ты ожидал мраморных колонн? Или пещеру великана из бабьих сказок?
— Хотя бы. Она ничего из себя не представляет. Дыра в скале. И ее никто не охраняет?
— Никто. Только само это место и его суть.
— Пещера, полная сокровищ… И ты единственный, кто смог ее найти?
Калум рассмеялся, словно тявкнула лиса.
— Местные знают, как ее найти. Но они слишком мудры, чтобы приходить сюда за золотом. По их словам, пещера делает человека злым: каждый раз, когда в нее заходишь, каждый раз, когда берешь сокровища, она выедает из твоей души добро. Они и не заходят.
— Это правда? Она делает злым?
— Нет. Пещера питается чем-то другим. Не добром и не злом. Ты берешь что хочешь, но потом все… все какое-то плоское. В радуге меньше красоты, в проповеди меньше смысла, в поцелуе — радости… — Калум посмотрел на устье пещеры, и мне показалось, что в его глазах мелькнул страх. — Меньше.
— Для многих притягательность золота перевешивает красоту радуги, — сказал я.
— Например для меня в юности. Или для тебя.
— Стало быть, заходим на рассвете.
— Ты заходишь. Я подожду здесь. Не бойся, пещеру не охраняют чудовища. И там нет волшебства — золото не исчезнет, если не знаешь заклинания или стишка.
Мы разбили лагерь. Точнее, прислонились в темноте к холодной каменной стене. Заснуть так было невозможно.
Я сказал:
— Ты забрал отсюда золото, как это сделаю завтра я. Ты купил на него дом, невесту, доброе имя.
Из темноты донесся его голос:
— Ну да. И когда я все это получил, оно ничего для меня не значило, вернее, значило даже меньше, чем ничего. Если благодаря твоему золоту вернется Король-за-Водой, вновь станет нами править и сделает эту землю землей радости, процветания и света, это ничего не будет для тебя значить. Как сказка про кого-то еще, не про тебя.
— Я жизнь посвятил тому, чтобы вернуть короля.
— И ты отнесешь ему золото. Твой король захочет еще, королям всегда его не хватает. Так уж повелось. Каждый раз это будет значить для тебя все меньше. Радуга не доставит радости. А убить для тебя станет проще простого.
В темноте наступило молчание. Не было слышно птиц — только ветер, который завывал и вздыхал в горах, как мать, потерявшая младенца.
Я сказал:
— Мы оба убивали мужчин. Ты когда-нибудь убивал женщину, Калум Макиннес?
— Нет. Я не убивал ни женщин, ни девиц.
Я провел рукой по своему кинжалу: вот дерево рукоятки, вот сталь лезвия. Он в моих руках. Я не собирался ничего говорить, только ударить, когда выйдем из гор, один раз глубоко вонзить кинжал, но слова сыпались из меня против воли.
— Говорят, была все-таки девушка, — сказал я. — И куст боярышника.
Молчание. Свист ветра.
— Кто тебе сказал? — спросил Калум. — Хотя — неважно. Я не стал бы убивать женщин. Ни один человек чести не убьет женщину…
Я знал, если скажу хоть слово, он замолчит. Я ничего не сказал. Просто ждал.
Калум Макиннес начал говорить. Он выбирал слова с осторожностью, будто вспоминал сказку, услышанную в детстве и почти забытую.
— Мне говорили, в долинах коровы тучны и гладки, и что мужчина заслужит честь и славу, если сойдет в долины и вернется с добрым рыжим скотом. Я пошел на юг, но ни одна корова не показалась мне достаточно хороша, пока на склоне холма я не заметил самых гладких, рыжих, тучных коров, какие только видел человек. И я повел их прочь, туда, откуда пришел.
Та девушка погналась за мной с палкой. Скот принадлежит ее отцу, сказала она, а я разбойник и негодяй. Она была красива, хоть и зла; не будь у меня молодой жены, я обошелся бы с ней добрее. Вместо того я достал нож, провел по ее горлу и велел заткнуться. Она послушалась.
Я не хотел ее убивать — я не убиваю женщин, правда, — поэтому и привязал ее за волосы к кусту боярышника, вытащил у нее из-за пояса нож, чтобы она не сразу освободилась, и вонзил лезвие глубоко в дерн. Я привязал ее к кусту длинными прядями, ушел с ее скотом и больше о ней не вспоминал.
Через год я вернулся в те края. В тот день я не искал коров, но пошел по той стороне берега — это было безлюдное место, и если не искать нарочно, можно было не заметить. Видно, никто ее не искал.
— Я слышал, что искали, — возразил я. — Хотя одни думали, что ее похитили, а другие — что она убежала с жестянщиком в город. Но ее искали.
— Ага. Я видел лишь то, что видел. Быть может, я совершил дурной поступок.
— Быть может?
— Я взял золото из пещеры. И теперь не знаю, что добро, а что зло. Я послал весть с мальчишкой из таверны, передал, где можно ее найти.
Я закрыл глаза, но мир не стал темнее.
— Это зло, — сказал я.
В своих мыслях я видел ее скелет, лишенный одежды, лишенный плоти, столь обнаженный и белый, каким никто никогда не бывает, висящий, будто марионетка, на кусте боярышника, привязанный к верхней ветке за золотисто-рыжие волосы.
— На рассвете, — произнес Калум Макиннес, словно мы только что говорили о провизии или погоде, — ты оставишь свой кинжал, потому что таков обычай, и вынесешь столько золота, сколько сможешь. И возьмешь с собой на большую землю. В этих краях ни единая душа, зная, что у тебя и откуда, не станет тебя обирать. Пошлешь золото Королю-за-Водой, и тот заплатит своим людям, накормит их и вооружит оружие. Однажды он вернется. Вот тогда и скажешь мне, что есть зло, маленький человек.
Когда солнце встало, я вошел в пещеру. Там было сыро. Я услышал, как по стене стекает вода, и почуял ветер на лице, что было странно, потому что внутри горы ветра нет.
Я представлял себе пещеру полной золота. Целые поленницы золотых брусков, мешки золотых монет. Золотые цепи и золотые кольца, золотые блюда, что громоздятся, как фарфор в доме богача.
Я воображал богатства. Но ничего такого не увидел. Только тени. Только скалы.
Зато тут было нечто другое. Оно ждало.
У меня есть тайны, но одна спрятана под всеми остальными, и даже мои дети ее не знают, хотя жена, видимо, подозревает о ней. Моя мать была смертной, дочкой мельника. Мой отец пришел к ней с Запада, и на Запад вернулся, натешившись. Я не строю иллюзий по поводу его отцовства: наверняка он не вспоминает о ней да и вряд ли знает о моем существовании. Но он оставил мне тело, небольшое, быстрое и сильное. Возможно, я пошел в него и в других смыслах — трудно сказать. Я уродлив, а мой отец был красив; во всяком случае, так говорила мне мать, хотя он мог отвести ей глаза.
Интересно, что я увидел бы в этой пещере, если бы моим отцом был какой-нибудь трактирщик из низин?
— Я бы увидел золото, — повторил я вслух. — Оно было бы истинным или мороком?
В шепоте послышалась усмешка.
