вестник»
В августе 1869 года петербургский окружной суд слушает дело о тяжбе надворного советника Кашпирева с надворным советником Лесковым. Первого в зале нет, второй присутствует. Судоговорение ведут доверенные лица: поверенный и стряпчий. В ходе состязания сторон обнаруживается, что истцы хотят совсем не того, чего они требовали в своих заявлениях: Кашпирев, который жаловался, что Лесков взял задаток и не дает романа, оказывается, вовсе и не хочет этот роман брать; Лесков же, который требовал от Кашпирева всех обещанных денег и изъявлял готовность роман дать, — романа отнюдь не дает, денег не хочет и даже готов вернуть аванс. Такова жизнь: судятся литераторы.
Председатель суда возвращает слушание в юридические рамки и спрашивает, удовлетворятся ли стороны, если Лесков вернет Кашпиреву деньги, или со временем это сделает издатель, который примет роман к печати.
Доверенный человек Кашпирева отвечает:
— Да это бы можно, но какие будут гарантии?
Встает Лесков:
— У книготорговца Базунова есть моих книг на пять тысяч рублей.
— Это не гарантия. Книги ваши не расходятся у Базунова.
— Это никто не может сказать… — теряется Лесков. — Я дам векселя… Я предлагаю книги мои…
— Ваши книги не идут! — повторяют ему.
— Разве от прикосновения к господину Кашпиреву исчезла и тень моего таланта, даже врагами признанного?!
Председатель суда:
— Так вы отказываетесь от вашего иска?
— Я не юрист, я боюсь произнести слово… Я готов уплатить… Все, что могу сделать, я готов. После убытков, после тех тяжких оскорблений, которые нанесены мне…
Суд удаляется на совещание.
Решение: обоим отказать, судебные издержки разложить поровну, по три рубля с каждого.
Взбешенный этим решением, Лесков садится писать открытое письмо. Информация о слушании дела, появившаяся наутро в «Судебном вестнике», подливает масла в огонь.
«…Что касается до моего встречного иска, — пишет Лесков, — то он был вынужден единственно назойливостью противной стороны, которая… имела от меня еще с осени прошлого года предложение получить… в возврат свой задаток… векселями не платящих мне за старые работы редакторов гг. Боборыкина и Достоевского…»
Это верно: Боборыкин так и не рассчитался за «Некуда», Достоевский — за «Леди Макбет…». Наверное, это не секрет для узкого литературного круга. Однако упоминание имен в
«…Я не 12 августа заявил это на суде, как сообщает о том „Судебный вестник“, а я с прошлой осени ищу такой развязки и не мог ее найти потому, что г. Кашпирев до сих пор, пока нас с ним рассудил суд, все стремился продать мой письменный стол и табуретку.
Письмо появляется в «Биржевых ведомостях» 14 августа. Через два дня «Судебный вестник» отвечает публикацией протокола заседания (включая вышеприведенный диалог). Еще некоторое время спустя газета в специальном юридическом комментарии объясняет литераторам, что один из них покупает у другого не
Судебное дело на этом заканчивается.
Литературная полемика продолжается.
Кашпирев устраивает экспертизу: подтвердить, что «Карлики», изъятые из романа, составляют его
Всю зиму Лесков вынашивает состав встречного трибунала. Алексей Толстой? Скабичевский? Может быть, тот же Страхов? Лесков пишет Суворину полное казуистики письмо, где просит своего давнего, со времен еще «Сальясихи», соратника (во времена «Некуда» — ядовитого клеветника, еще совсем недавно, во времена «Больших браней» — лютого оппонента, а теперь «коварного, но милого благоприятеля») — просит Лесков Суворина, чтоб тот уговорил Стасюлевича быть третейским судьей (Стасюлевича! Того самого, который в числе других отцов Литфонда не дал Лескову ссуды) — теперь же уговорить его, чтобы Стасюлевич опроверг лжеца (то есть Кашпирева), нагло объявившего
Аудиенция испрошена. Методичный Стасюлевич доказывает пылающему Лескову, что «анекдотик», не имеющий с романом «никакой связи», — недостаточная причина для столь громкого процесса.
Стасюлевич не понимает, почему анекдотик волнует Лескова больше кашпиревских денег. Но это можно понять. Раньше Лесков доказывал, что «Карлики» мелочь, потому что боялся помешать публикации романа в «Заре». Теперь он доказывает, что «Карлики» мелочь, боясь помешать публикации романа… только уже не в «Заре», «Заря» отпала… где же?., не там ли, где эти «Карлики» уже нашли случай появиться?
И еще одна любопытная подробность в письме Суворину: в романе, сообщает Лесков, вовсе не 60, а 30–32 листа.
Стало быть, с ноября 1869 года по апрель 1870 года объем опять уменьшился — вдвое. Надо думать, из романа уже убраны угрозы «нигилистов» духом взвести противников на
Надежды теперь на Москву, а Москва от Петербурга далековато, и связи с «Русским вестником» непрочны. Повесть «Смех и горе» той же весной отвергнута. Роман «На ножах» летом принят и с осени идет, но идет трудно. Лесков бомбардирует катковских сотрудников письмами по поводу изменений и «урезок», делаемых, как водится, без ведома автора; впрочем, в отличие от истории с Краевским, на сей раз он публикации не прерывает. Почему? Не потому ли, что, кроме романа «На ножах», кое-как пристроенного, ждут своей судьбы скитальцы «Божедомы»?
И тут на московском издательском горизонте появляется еще одна фигура: Юрьев.
Лесков реагирует мгновенно.
«Милостивый государь! Вчера я имел удовольствие прочесть объявление об издании Вами „Беседы“. Объявление это очень меня обрадовало: Вы обещаете журнал в духе, который найдет, конечно, сочувствие истинно русских людей…»
Имени и отчества не знает. И — с места в карьер — «истинно русских…». Известно, что Юрьев — «из славянофилов», он человек «московского круга», а раз так, надо жать на соответствующие педали. Лесков жмет: «…не имея чести знать Вас лично (хотя и наслышан о Вас от А. Ф. Писемского и П. К. Щебальского), я спешу приветствовать Ваше предприятие… У меня есть законченный роман… Сюжет романа… борьба… с вредителями русского развития…»
