фанатизма.[28]

Полное подавление свободы в следовании естественным склонностям такова мораль пуританства. Умеренное пользование свободой, трезвое соблюдение порядка и пристойности — такова мораль Бэкона. Полная свобода, доходящая до своеволия, — такова позиция Бомонта и Флетчера.

Нравственное содержание пьес Бомонта и Флетчера довольно точно охарактеризовал еще в начале XIX века немецкий критик-романтик Август Вильгельм Шлегель. Бомонт и Флетчер, писал он, «не прикрывают природу ничем. Они называют все своими именами и делают зрителя невольным свидетелем того, чего люди благородные стараются избегать. Трудно даже представить неприличия, которые они допускают. Невоздержанность языка — их наименьшее зло. Некоторые сцены, более того, фабула целых пьес построены на таких вещах, самая мысль о которых, не говоря уже о том, чтобы изображать это на сцене, является оскорблением нравственного чувства…».[29]

Такие сцены действительно встречаются в пьесах Бомонта и Флетчера довольно часто. Без фривольных разговоров между кавалерами и дамами их комедии не обходятся. Они есть в «Мсье Томасе», «Охоте за охотником», «Испанском священнике» и других комедиях. Бомонт и Флетчер любят изображать рискованные ситуации, не стесняясь строить на них сюжеты своих пьес. Так, знаменитое «Укрощение укротителя», являющееся пародийным продолжением шекспировского «Укрощения строптивой», построено на ситуации, напоминающей аристофановскую «Лисистрату». В трагикомедии «Король и не король» иберийский царь Арбак влюбляется в свою сестру Пантею, которая отвечает ему взаимностью. Их страсть на всех парусах стремится к кровосмесительству, греховность которого оба отлично сознают, но даже это их не останавливает. Только под конец выясняется, что они не брат и сестра. В пьесе «Капитан» распутство Лелии доходит до того, что она готова вступить в связь с собственным отцом.

Хотя ханжи находили неприличности и у Шекспира, по сравнению с Бомонтом и Флетчером его пьесы кажутся совершенно целомудренными. Но это АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ГУМАНИЗМ.

Повторяем, Бомонт и Флетчер ни в малой степени не были философами. И все же некоторые элементы их драматургии по-настоящему могут быть поняты лишь в связи с умонастроением определенных кругов их времени. Это относится, в частности, ко всему, что связано с эротическими мотивами их пьес.

Произведения Бомонта и Флетчера проникнуты духом гедонизма. Многие их герои видят смысл существования в наслаждениях, и прежде всего сексуальных. Здесь следует уточнить: радость жизни и склонность к наслаждениям совсем не одно и то же, хотя близость между ними несомненна. Радость жизни связана с всесторонним проявлением задатков личности, и многие герои Шекспира могут служить примером такого жизнеощущения. У Бомонта и Флетчера люди выражают себя уже не столь полноценно. Их герои более односторонни. Они стремятся либо к наслаждениям, либо к подвигам. Между этими двумя полюсами и происходит все раскрытие личности в пьесах Бомонта и Флетчера. Они раз и навсегда избирают для себя тот или иной путь, а если переходят с одного на другой, то бросаются из крайности в крайность.

В этом также ощущается различие двух периодов английской жизни — во время и после Шекспира. Происходит распад того идеала гармонически развитой и всесторонней личности, изображение которого составляло пафос гуманистического искусства эпохи Возрождения. И все же мы поступили бы опрометчиво, сказав, что Бомонт и Флетчер уже не принадлежат к гуманизму.

В контексте всей общественной и духовной жизни царствования первого из Стюартов творчество Бомонта и Флетчера имело отнюдь не реакционный смысл. Более того, если гуманизм еще сохранялся в драматургии, то в первую очередь именно в их пьесах.

Хотя учение гуманизма имело в виду благо человека вообще, а не людей одного привилегированного сословия, тем не менее на начальных стадиях культуры Возрождения новое мировоззрение утвердилось в узких кругах образованных людей, и на нем лежала печать аристократизма. Вершиной ренессансной культуры было широкое распространение гуманизма в демократической среде. В Англии это пора расцвета народно-гуманистической драмы, время Шекспира. В начале XVII века, по мере того как буржуазная пуританская идеология все более проникала в народную среду, социальная база гуманизма опять сужается, он снова замыкается во все более узких кругах и становится достоянием избранных, принадлежащих к интеллигенции и образованному дворянству. При этом меняется и характер гуманистической идеологии, утрачивающей былую широту и всеобъемлющее жизнелюбие.

Исследователями давно замечена связь творчества Бомонта и Флетчера с испанской культурой. Внешне она проявилась в заимствовании сюжетов для пьес из испанских книг. Однако существеннее то, что Бомонту и Флетчеру близка нравственная атмосфера испанской драматургии «золотого века», хотя прямые связи их творчества с драматургией Лоне де Вега почти неуловимы. Духовное родство все же несомненно есть, и оно больше всего проявляется в том значении, какое Бомонт и Флетчер придают понятию чести.

Концепция честя имела огромное значение в нравственной культуре конца средневековья и в эпоху Возрождения. В рыцарской культуре средних веков она явилась первым, сословие весьма ограниченным выражением понятия о человеческом достоинстве. В кодексе рыцарской чести было много элементов, предвосхищавших гуманистическое учение о достоинстве человеческой личности. У гуманистов, однако, этот идеал утрачивает сословные ограничения, хотя в поэзии и драме носителем его по-прежнему остается герой аристократического или царственного происхождения. Для гуманистов понятие чести было связано со всем их идеалом жизненной гармонии, поэтому индивидуалистическое противопоставление своей личности остальному обществу рассматривалось ими как нечто враждебное гуманизму. В «Генрихе IV» Шекспира Хотспер, утверждающий честь как чисто личную доблесть, нравственно уступает принцу Генри, для которого честь связана с выполнением долга по отношению к государству.

Но уже Шекспир видел распад гуманистического идеала чести и показал в «Кориолане», что достоинство личности и требования общества приходят в непримиримое противоречие. Бомонт и Флетчер как бы подхватывают эту тему и по-новому разрабатывают ее.

Как и гуманисты предшествующего поколения, они считают нарушением чести, когда человек ради своего наслаждения и блага готов пожертвовать достоинством других и даже лишить кого-то жизни. Защита чести в условиях монархического произвола и беззаконий становится высшим выражением гуманистического идеала. Неправомерно упрекать Бомонта и Флетчера за то, что их герои не борются за благо народа. История не позволила им быть поборниками больших общественных интересов. Оторванные от народа, который все более проникался буржуазным духом, гуманисты поколения Бомонта и Флетчера утверждали достоинство человека, изображая людей, болезненно относящихся к малейшему ущемлению их чести и готовых на любое безрассудство во имя ее.

Герои Бомонта и Флетчера стеснены с двух сторон: произволом высшей власти и миром корысти. Бедный, лишенный средств дворянин нередко встречается в их пьесах. Честь утверждается в восстании против произвола правителей-и в пренебрежении корыстными соображениями. Этими признаками легко определить отношение авторов к своим персонажам как в пьесах серьезного жанра, так и в комедиях. Угодливость по отношению к королям и вышестоящим так же претит Бомонту и Флетчеру, как мещанский практицизм и буржуазное стяжательство. Но благородство героев Бомонта и Флетчера не имеет того широкого гуманистического смысла, который характерен для героев Шекспира. Это несомненно дворянская доблесть и честь, поэтому герои Бомонта и Флетчера не приобрели общечеловеческого значения, свойственного героям Шекспира.

Вступая на драматургическое поприще, Бомонт и Флетчер знали, что им предстоит соревноваться с популярными драматургами. Пример или прямой совет Бена Джонсона, перед которым оба в Молодости преклонялись, подсказал каждому мысль пойти по своему оригинальному пути. Бомонт, как известно, после «Женоненавистника», комедии, в которой он еще следовал джонсоновской теории «юморов», написал затем театральную пародию — «Рыцарь Пламенеющего Пестика».

Ее объектами являются пьесы и публика определенного рода. На сцене перед нами театр. Должна идти пьеса «Лондонский купец». Но вмешиваются зрители — бакалейщик и его жена, которые заранее предвидят, что их сословие будет осмеяно на сцене. Они требуют героического изображения своей среды.