Джордж Лайл, состоявший в каком-то родстве с Бомонтом и, возможно, более других осведомленный о совместной работе драматургов, писал, что до них «в мире еще не бывало сотрудничества двух таких могучих умов; создания их воображения были тесно связаны и переплетены, и невозможно отличить, что написал Франсис Флетчер, а что — Джон Бомонт».[7] (Автор, конечно, нарочно дал каждому имя другого, чтобы лишний раз подчеркнуть нерасторжимость творческого единства Бомонта и Флетчера.)

Суждения поэтов XVII века представляются мне более правильными, чем попытки некоторых новейших исследователей выделить доли Бомонта и Флетчера в написанных ими пьесах. История литературы и драмы знает достаточное количество примеров сотрудничества, когда именно совместный творческий процесс приводил к созданию произведений, в которых индивидуальности соавторов полностью сливались и создавали некое новое единство, которое можно обозначить только двумя именами.

Особый стиль в английской драме начала XVII века создали совместно Бомонт и Флетчер; второй член содружества продолжал применять созданные ими творческие принципы и тогда, когда он работал в одиночку, и тогда, когда писал с другими авторами. Достаточно сравнить самостоятельное творчество Мессинджера с тем, что он написал вместе с Флетчером, чтобы стало очевидно различие Мессинджера- одиночки от Мессинджера, писавшего в паре с Флетчером. Поэтому пьесы, которые Флетчер писал с Мессинджером, с полным правом принадлежат к канону Бомонта и Флетчера. Это не другое направление драмы. Различия, которые здесь есть между Бомонтом-Флетчером и Флетчером-Мессинджером, такие, какие могут быть между ранним и поздним периодо-м творчества одного писателя. Но пьесы Мессинджера, написанные после смерти Флетчера, при несомненных чертах внешнего сходства уже не могут быть причислены к канону Бомонта и Флетчера, потому что они по духу принадлежат другому времени. Созданные в царствование Карла I, они отражают атмосферу, непосредственно предшествовавшую буржуазной революции XVII века.

Бомонт и Флетчер творили в такой близости к Шекспиру, что трудно, говоря о них, не касаться их великого предшественника. А близость эта была настолько велика, что существует даже предположение, будто стареющий Шекспир и молодой Флетчер творили совместно. Почерк каждого находили в «Генрихе VIII» и «Двух знатных родичах». Считается, что они написали совместно пьесу «Карденио». Поскольку последняя утеряна, судить о ней не будем.[8] Об авторстве «Генриха VIII» между исследователями до сих пор нет согласия.[9] Я разделяю мнение ученых, считающих пьесу шекспировской.[10] В пользу этого говорит то, что друзья Шекспира, издавая его сочинения, включили в них «Генриха VIII». Ни в одно собрание сочинений Бомонта и Флетчера она не вошла.

«Два знатных родича» впервые вышли отдельным изданием в 1634 году с именами Шекспира и Флетчера на титульном листе. Однако это еще не может служить доказательством участия Шекспира в написании пьесы, так как предприимчивые издатели приписали ему не одну пьесу других авторов. «Два знатных родича» несомненно написал Флетчер. Вероятно, у него был соавтор. Кто он — Шекспир, Бомонт или даже Мессинджер, — трудно сказать. Как бы то ни было, пьеса принадлежит к канону Бомонта и Флетчера.[11]

Связи творчества Бомонта и Флетчера с Шекспиром прослеживаются в самой ткани их произведений. Это особенно наглядно видно при сопоставлении «Филастра» с «Гамлетом». Ряд мотивов этой пьесы несомненно подсказан трагедией датского принца, которому герой Бомонта и Флетчера подражает даже в речах. Это далеко не единственный случай использования шекспировских мотивов в пьесах Бомонта и Флетчера.

Из «Гамлета» и других трагедий Шекспира Бомонт и Флетчер заимствовали лишь отдельные элементы. В целом же гораздо больше общего между творчеством Бомонта и Флетчера и последними пьесами Шекспира, его романтическими драмами «Цимбелин», «Зимняя сказка» и «Буря». Близость драматургического метода здесь столь велика, что в свое время подала повод для возникновения концепции, будто именно Бомонт и Флетчер создали этот тип пьесы и тем повлияли на Шекспира в последние годы его деятельности.[12]

Новейшие исследователи отвергают возможность влияния молодых драматургов на Шекспира, хотя формальная близость между поздними драмами Шекспира и некоторыми ранними пьесами Бомонта- Флетчера несомненна. Однако идейная направленность их творчества столь различна, что только при полном пренебрежении к общему смыслу пьес можно приписать Бомонту и Флетчеру влияние на Шекспира. Последние драмы великого мастера явились попыткой настоять на ценности гуманистических идеалов, хотя они и оказались неосуществленными в действительности. Умонастроение, пронизывающее драматургию Бомонта и Флетчера, было иным, о чем подробнее будет сказано в дальнейшем.

Бомонту и Флетчеру повезло и не повезло в том, что они выступили в театре непосредственно после Шекспира. Повезло — потому, что, как писал Бернард Шоу, «им не пришлось, подобно драматургам более раннего времени, блуждать ощупью прежде, чем совершить открытия; они вступили на драматургическое поприще тогда, когда уже могли восторженно осознавать расцвет искусства, которым оно было обязано Шекспиру».[13] Несомненно, что основные формы драмы были созданы до них предшественниками и усовершенствованы Шекспиром. Но если они могли воспользоваться всеми открытиями в области поэтики и техники драмы, то, с другой стороны, грядущие поколения неизбежно сравнивали их с Шекспиром, и, за исключением XVII века, это сравнение всегда было невыгодно для славы Бомонта и Флетчера.

Критик романтической эпохи Чарльз Лэм высказал мнение, с которым многие согласились. «В конце концов, — заметил он, — Бомонт и Флетчер были второсортными Шекспирами…».[14] Его мнение прочно утвердилось. Этому способствовала в первую очередь внешняя форма пьес Бомонта и Флетчера, напоминающая то, с чем мы привыкли сталкиваться у Шекспира: романтические сюжеты, динамическое развитие событий, полных авантюрных мотивов, частые перемены места действия, стихотворная форма речи персонажей. Все выглядит совсем как у Шекспира с одним существенным отличием: у Бомонта и Флетчера нет той глубины, которой мы так привыкли восхищаться у Шекспира. И вот еще одно суждение о их творчестве, под которым подпишутся многие. «У них не было ни глубины, ни убеждений, ни религиозной и философской основы, ни подлинной мощи и серьезности, — писал Шоу, который, впрочем, и Шекспиру отказывал во всем этом, — но они были утонченными романтическими поэтами и умели искусно набрасывать юмористические характеры в чисто шекспировском народном духе, то есть не понимая человеческой психологии и нимало не заботясь о ней, а просто забавно передразнивая манеры и выходки своих ближних, особенно тех, кто погрубее».[15]

Единственно, чего за ним никто не отрицал, — занятности их пьес. Они признаны мастерами эффектной театральной драматургии. Однако, как писал немецкий романтический критик Август Вильгельм Шлегель, «пока мы их читаем, нам очень интересно, но потом лишь немногое остается в нашей памяти».[16] Характеристика, данная Бомонту и Флетчеру немецким критиком, показательна для отношения к этим писателям вообще: любое достоинство, какое у них находят, тут же сопровождается указанием на какой-нибудь недостаток.

Можно составить небольшую антологию критических отзывов о Бомонте и Флетчере, и все они будут в этом роде. Почти каждый писавший о них отмечал, что они уступали Шекспиру.

Сопоставление с величайшим гением английской драмы напрашивается естественно. Никто не судит Шеридана и тем более Шоу сравнительно с Шекспиром, потому что их отделяют от него века, тогда как Бомонт и Флетчер почти современники Шекспира.

Будем, однако, справедливы, — сравнения с Шекспиром не выдерживают не только Бомонт и Флетчер. Его не выдержит вообще ни один английский драматург, например уже названные нами Шеридан и Шоу. Более того, подобное сопоставление невыгодно и для мастеров комедии и трагедии других стран. Шекспиру уступают и Мольер и Шиллер. В драме рядом с ним можно ставить, пожалуй, одного лишь Софокла. Словом, есть драматурги рангом выше Бомонта и Флетчера, но их также нельзя оценивать