Питту.
Он отнюдь не отказался от принципов вигизма (либерализма). Но тори Питт был в его глазах, так сказать, больший виг, чем сами вожди вигов, прозябавшие в бессильной и озлобленной оппозиции.
Очень любопытно пишет о поездке Смита в Лондон в последние годы его жизни лорд Бьюкен, один из первых собирателей биографических данных о нем. Смит вернулся, говорит автор, «тори и питтистом вместо вига и фоксиста, каким он уехал. Но постепенно впечатление ослабевало и к нему вернулись его прежние взгляды, но не связанные ни с Питтом, ни с Фоксом, ни с кем-либо другим».
Смит был дальновиден, связывая свои надежды на прогресс, на рост «богатства народов», с промышленной буржуазией. В экономике, как уже говорилось, интересы класса занимали его лишь в той мере, в какой этот класс в его представлении воплощал в себе силы прогресса и роста.
Соответственно в политике его занимали не партии и лидеры, а принципы, — создание условий, более всего благоприятствующих капиталистам-предпринимателям и, значит, опять-таки экономическому росту. Он считал, что такие условия создает строй, названный позже буржуазной демократией.
Смит, очевидно, видел своеобразную иерархию совершенства государственного устройства среди главных стран.
На верхней ступеньке этой иерархии — американские провинции, колонии Англии ко времени первого издания, независимые штаты — ко времени второго и последующих изданий. С явным одобрением он пишет: «…среди английских колонистов больше равенства, чем среди жителей метрополии. Их нравы более республиканские, и их правительства, в особенности в трех провинциях Новой Англии, до сих пор были тоже более республиканскими».
Смит во многом идеализирует государственное устройство штатов, не говоря уже о том, что он забывает здесь о рабстве. Но он совершенно прав, что в то время это было все же максимальное приближение к строю буржуазной демократии.
Далее идет, разумеется, Англия с ее конституционной монархией и выборным парламентом, что гарантирует не только свободу личности, но и безопасность собственности, и сохранность капитала.
Хотя прямо об этом не говорится, он, видимо, надеялся, что предлагаемое им слияние Англии с ее американскими колониями, учитывая их республиканский дух, поведет к демократизации государства в самой Англии.
В нынешнем парламенте сидит множество депутатов от гнилых местечек — лендлордов и их приспешников. Они и определяют в большой мере политику Британии. А смогут ли они это делать в «генеральных штатах империи», где рядом с ними будут заседать представители американских ремесленников и ирландских крестьян?
На следующей ступеньке — Франция. Конечно, по сравнению с Англией ее правительство «жестоко и полно произвола», но по сравнению с Испанией и Португалией, которые стоят еще ниже, оно кажется либеральным и уважающим законы.
Надо думать, государства Центральной и Восточной Европы и Россию, где существовало крепостное право, он помещал еще ниже. Но о них он мало знал и еще меньше писал.
Смит не был буржуа ни по происхождению, ни по положению в обществе, ни по образу жизни. Он был интеллигент-разночинец и ревниво охранял свою духовную свободу. Это важно для понимания многих черт его характера и взглядов.
Он не был лишен интеллектуального и даже гражданского мужества, но отнюдь не был борцом. Глубокий демократизм совмещался в нем с уважением к существующим социальным граням. Он был гуманен и не любил несправедливость, жестокость и насилие, но без особого труда мирился со всем этим. Он верил в разум, прогресс и культуру, но опасался за их судьбу в этом грубом и жестоком мире.
Из всего сказанного выше ясно, как Смит относился к основным классам общества. Напомню лишь здесь, что он довольно откровенно считал помещиков-лендлордов паразитами и очень критически относился к крупному землевладению.
Одними из самых ненавистных для него социальных типов были политикан и чиновник-бюрократ. Не было у него доброго слова для «того коварного и хитрого создания, в просторечии называемого государственным деятелем или политиком, решения которого определяются изменчивыми и преходящими моментами».
Политики, считал он, склонны к слепому национализму и узости взглядов. Они и чиновники, исполнители их воли, ограничивают естественную свободу, мешают естественному ходу дел, который только и может дать обществу процветание.
Парадокс жизни Адама Смита заключается в том, что его личное материальное благополучие покоилось сначала на пенсии от крупного помещика, а затем на жалованье таможенного чиновника.
Александр Уэддерберн, в дальнейшем барон Лафборо и граф Росслин, противник Франклина в Кокпите, кое в чем подходил под данную Смитом характеристику политика. Даже среди своих достойных современников он отличался непомерным честолюбием и беспринципностью. Травля Франклина для него не была ни долгом службы или патриотизма, ни следствием личной ненависти. Скорее он действовал из политического честолюбия и ради громкой саморекламы.
Тем не менее Уэддерберн, умный скептик, интересный собеседник, был близок Смиту. Уэддерберн понимал и во многом разделял его антимеркантилистские взгляды.
Письма Смита к Уэддерберну, к сожалению, не найдены. Но письма последнего к Смиту содержат интересные детали.
Короткое упоминание в одном из них — единственный источник сведений о драматическом эпизоде в малодраматической жизни Смита. Осенью 1777 года, видимо, на пути из Лондона на родину, ему пришлось столкнуться с грабителем. (Такие нападения на большой дороге были нередки в то время; Босуэл рассказывает, как он лишь по счастливой случайности избежал рук бандитов на пути из Эдинбурга в Лондон.) Поскольку Уэддерберн пишет об этом деле в довольно легком тоне, ясно, что оно кончилось благополучно. Насколько можно понять, роль сыграли храбрость Смитова слуги Роберта Рида и хладнокровие самого Смита. Во всяком случае, под дулом пистолета ему довелось побывать.
Доктор Джонсон однажды сказал, что шотландцу легче сделать в Лондоне карьеру, чем англичанину: все шотландцы стоят друг за друга горой, и англичане не мешают этому; англичанин же может рассчитывать лишь на своих личных покровителей.
Уэддерберн был в Лондоне одним из самых влиятельных шотландцев. Смит воспользовался его протекцией, когда в 1777 году открылась вакансия таможенного комиссара Шотландии. С волками жить — по-волчьи выть…
7. СМЕРТЬ ЮМА
В теплый, погожий день 23 апреля 1776 года два немолодых шотландца проезжали в почтовой карете через городок Морпет в Нортумберленде. Они направлялись на север. До Бервика-на-Твиде, до границы, оставалось миль пятьдесят, и они рассчитывали к ночи добраться туда. Джентльмены спешили, и кучер, предчувствуя хорошую мзду, усердно погонял.
Когда карета уже миновала ворота постоялого двора, один из них случайно обернулся и вдруг закричал во весь голос: «Стой!»
Второй джентльмен, завернутый, несмотря на тепло, в плед, удивленно досмотрел на него, но промолчал, ожидая объяснений.
— Черт меня подери, сэр, если это не Колин Росс, камердинер Дэвида, — там в воротах, с трубкой в зубах. Колин! — крикнул первый, высовываясь из кареты.
Человек в воротах медленно вынул трубку изо рта и еще медленнее снял шляпу, потом вразвалку подошел к карете и поклонился.
— Что вы здесь делаете? Где ваш хозяин? Что с ним? Еще минута, и мы проехали бы мимо, — добавил первый пассажир, поворачиваясь к спутнику.
Колин неторопливо объяснил по-шотландски, что его хозяин четыре дня назад выехал из Эдинбурга и
